Нам уже довелось обсуждать непростую судьбу прославленного ансамбля "Мадригал", как в статье "Наследие Лидии Давыдовой", так и на форуме. И те преследования (иначе и не скажешь!), которым он подвергся. Коллективу пришлось сменить название – теперь это Ансамбль старинной музыки имени Андрея Волконского, или просто "Volkonsky Consort". Но главное – ансамбль уцелел. И не только уцелел, но сохранил и традиции своих замечательных учителей, и свой высокий исполнительский класс. Что он блестяще продемонстрировал в концерте, состоявшемся 20 ноября в Доме-музее К. С. Станиславского.
Новая программа, названная "Контрапункт животных и разума", по содержанию может быть охарактеризована как "Образы животного мира в музыке Средневековья, Ренессанса и Маньеризма", но столь "протокольно" изложенная тема не даёт представления о подлинном содержании концерта. Из разных, подчас полярных произведений музыкантов Европы сложилась целостная сюита, близкая к спектаклю. Такое впечатление усиливали и "номера-сценки", и подробные комментарии музыкантов-ведущих к каждой пьесе, интересные и остроумные. Но сперва по традиции представим музыкантов – они этого заслуживают.
Алексей Шеин, ведущий концерта – блокфлейты, корнамузы, шалмей
Антонио Грамши – блокфлейты, круммхорны, ударные, лютня
Юлия Граб – виола, скрипка
Александра Дроздова – виолы
Владимир Дроздов – виола да гамба
Галина Жуковская, ведущая концерта – сопрано
Светлана Орлова – сопрано
Светлана Свитина-Улитина – меццо-сопрано
Иван Чабров – тенор
Юрий Вустин – бас
Состав инструментов старинного ансамбля не прописан так определённо, как в венском оркестре или БСО – он всегда немного иной, но от этого "немного" общее звучание подчас меняется весьма сильно. В данном случае собран полный консорт виол да гамба (бас, тенор, сопрано), и они, как основа, создали оригинальное звучание ансамбля в целом. Для меня один из самых волнующих моментов в любом концерте – самый первый звук, первый аккорд, сразу погружающий в мир чистой гармонии. Не сочтите надуманным, но, как только раздалось первое трезвучие виол, и они начали свою трёхголосую песню, сами собой пришли на ум хрестоматийные строки:
"Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, –
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют."*
Здесь описано именно трио виол, и даже время и место совпали: неизвестный автор, Англия, три "маски". Масками в Альбионе тогда называли и оперы, а точнее – "семи-оперы", или "полу-оперы": совмещение песни, танца и диалогов. В данном случае – костюмированные номера. Музыканты удачно подчеркнули характер масок "вкраплениями" других инструментов: в "Маске козлов" это едкий корнамуз, в "Маске ведьм" – бубен, а "Маска медведя", с соло бас-гамбы, невольно напомнила сен-сансова слона. А ударные – кахонито** и колокольчик – добавили нарядности и даже театральности.
Добавлю пару слов для любителей старинных инструментов. Если басовая виола да гамба всем хорошо известна, то теноровая вообще не имеет современных аналогов: инструмент немаленький, но до виолончели, даже "осьмушки", она никак не дотягивает – размер скорее крупной гитары. А с сопрановой гамбой я вообще впервые встретился "живьём". Размером она примерно с альт (хотя корпус непривычно толстый, с очень широкой обечайкой), но характер звучания совсем не альтовый, даже не "носовой". Напротив, очень прозрачный, мягкий и ровный, а шесть струн позволяют охватить весьма широкий диапазон, включая скрипичный. Лютня, выбранная для данного концерта, тоже весьма оригинальна – уникальный инструмент начала XIX века. Характер звучания определяется глубоким лютневым корпусом, тогда как струны и строй гитарные, так что для него и точного названия не придумано. Блокфлейты также были представлены полным составом: от метрового баса, устрашающе похожего на базуку, до карандашика-сопранино. Круммхорн – можно сказать, немецкая редакция корнамуза. Характер звука примерно такой же, только инструмент сильно искривлён. Собственно, круммхорн в переводе с немецкого и означает "кривой рог".
Описать все номера программы абсолютно нереально. Во-первых, места не хватит, а во-вторых… На слушателей вывалили, будто разноцветное конфетти, такой поток разнообразных впечатлений, что и память не вмещает. Так что у меня получается скорее некое введение к концерту, которое я по мере сил попытаюсь проиллюстрировать конкретными примерами.
400-500 лет тому назад отношение к животным отличалось от нынешнего, прежде всего из-за отсутствия резкой границы между миром человека и фауной – можно сказать, люди жили внутри того, что мы сейчас называем биосферой. Домашние животные (коровы, куры) были не деревенской экзотикой, а жили в двух шагах, на заднем дворе, о лошадях и говорить нечего, а чтобы окунуться в дикую природу, достаточно было выйти за городские ворота. Животные в умах людей как бы составляли свою полноценную "цивилизацию". Большинство верило, что они говорят на собственном языке, а уж приписывать им человеческие мотивы считалось само собой разумеющимся; сохранялись и остатки тотемных верований. Неудивительно, что всякое зверьё становилось героями басен, сказок, и даже фацетий-быличек – рассказов из серии "честное слово, это было на самом деле!". И, конечно, героями музыки, где "представители фауны" зачастую вели себя совершенно по-людски.
Весьма популярным героем в музыке того времени был… сверчок, что для нас даже несколько неожиданно – подозреваю, что большинство современных горожан и не слышало сверчка. И выступает он в разных обличиях: если первый английский мадригалист Томас Морли предпочёл остроумное звукоподражание, то у француза Жоскена де Пре это подлинный лирический герой. Сверчок у него не "сверчит", а нежно поёт (конечно же, о любви). И его пение по разнообразию и выражению трогательных чувств ни в чём не уступает соловьиному. Даже лучше, поскольку сверчок не улетает – он всегда с тобой.
Соловей же, разумеется, претендует на первое место в череде музыкальных героев. Но здесь я просто обязан сказать несколько слов об одном из авторов "соловьиной темы", хотя писать биографии композиторов не входит в мою задачу. Название концерту "дал" итальянец Адриано Банкьери – один из оригинальнейших композиторов эпохи Маньеризма. Он, в частности, придумал жанр "мадригальной комедии" – серии мадригалов, сливающихся в цельное повествование. Понятие "комедия" здесь отлично от современного – это просто история со счастливым завершением. (Вспомним хотя бы "Комедию" Данте, получившую позднее эпитет "Божественная"). Тем не менее в его музыке очень много юмора, притом настолько остроумного, что современные слушатели, собравшиеся в уютном зале дома-музея, хохотали в голос. Характерный пример – прозвучавший в концерте "Рассказ тётушки Бернардины". Банкьери остроумно изображает говор толпы, собравшейся в ожидании сенсационной новости: характерную итальянскую скороговорку, где все перебивают друг друга, и трудно что-либо понять – подобную "катавасию" мы встречали и в итальянских комических операх, и даже в итальянских фильмах. Сама же "новость" оказывается сущей ерундой: просто сорока (её трещание виртуозно передано в вокальной партии) кому-то там нагадила в суп…
Однако представление о Банкьери как "шалуне" было бы весьма поверхностным. Учёный монах, дослужившийся до аббата, автор месс и мотетов, Банкьери был и крупнейшим музыкальным теоретиком. Изобретение генерал-баса, переход от модальности к тональности – в этих важнейших инновациях роль музыканта огромна. Вот и его "Сладчайший соловей" демонстрирует совсем иного музыканта: тонкого лирика, мыслителя, даже трагика. Квинтет певцов и дуэт блокфлейт ведут проникновенный рассказ о смутном состоянии души. Непонятная печаль и грусть охватывают человека, слушающего соловья под ночным небом – о недоступной красоте, о несбывшемся счастье***… А "Соловей" композитора нидерландской школы Якоба ван Эйка – блестящее звукоподражание, едва ли не равное оригиналу. Не в последнюю очередь – благодаря блокфлейте, которой виртуознейше владеет Антонио Грамши.
Отчётливой параллелью к "Соловью" Банкьери предстаёт "Прекрасный белый лебедь" фламандца Якоба Аркадельта. Пения лебедей никто не слышал (а кто слышал – не расскажет: кричат лебеди довольно-таки немузыкально, мягко говоря). Отсюда и возник миф о лебединой песне – невыразимо прекрасной, с которой лебеди прощаются с жизнью. Аркадельт и сочиняет такую песню – щемяще-грустную, о неразделённой любви, полной безысходности – и о желании умереть.
Ну, птицы – они, конечно, всякие бывают, и песни о них складывают соответствующие. Из весёлых "куриных" песен почему-то больше запомнился "Птичий двор" замечательного немецкого композитора Иоганна Германна Шайна. Может быть, тем, как он был "разыгран": особенно хорош был петух, расхаживающий меж своих кудахтающих цыпочек с уморительной важностью большого начальника. А песня неизвестного немецкого автора "Лучше птиц не знаю я" посвящена… гусю. Воспеваются не только его стать и повадки, но и пение (sic!), хотя не забыто и основное качество: главное блюдо на праздничном столе в Мартинов день. Анонимная немецкая песенка "Кукушка" явно пришлась публике по вкусу. По сути это типичная "сказка про белого бычка", без конца и без начала, но музыка настолько весёлая, что под неё хочется плясать. Наверное, это очень нравилось танцующим влюблённым парочкам – чтобы музыка не кончалась. Так что жанр "перпетуум мобиле" появился задолго до Паганини и Иоганна Штрауса.
А квинтэссенция птичьей темы – конечно же, знаменитое "Пенье птиц" француза Клемана Жаннекена. Невероятно длинный по тем временам, мадригал похож на аллегорические картины нидерландских мастеров под названием "Царство птиц", где на огромных холстах в тщательно организованном живописном беспорядке изображались все известные авторам птицы: от местных до тропических, и даже явно мифических. Пьеса наполнена великолепными звукоподражаниями, выполненными в чисто вокальной технике, при этом птицы комично соизволят выражаться и по-старофранцузски – надо полагать, это перевод с птичьего языка…
Все мы наслышаны (и "навиданы") о школах восточных единоборств, где бойцы подражают движениям разных животных. Тогдашние европейцы, хоть и не слыхивали о дзю-дзицу или кунг-фу, мыслили сходным образом. Многие па старинных танцев также были подражательными, и носили соответствующие названия: журавлиный шаг, лисий и т. п. Странное, на нынешний взгляд, название носит песня-танец британца Джона Доуленда: лягушачья гальярда "Пришла пора расстаться". Это трогательная песня о печальном конце любви, но танцующие под неё подражали лягушкам. Как сочеталось одно с другим, нам уже, видимо, не понять. Среди танцевальных движений были и более экзотические – например, кавалеры рыли копытом землю; пардон, полы. Соответствующая анонимная пьеса так и называется: лошадиный бранль. По теме сюда же примыкает и "Тротто" неизвестного итальянского автора XIII века, изображающее лошадиный скок. Это самый старинный номер в программе – ему круглым счётом восемь веков! Тем не менее музыка настолько стремительна, зажигательна, что самому хочется скакать по полу танц-залы.
Ну и завершила концерт, конечно, piece de resistance – "гвоздь программы": "Контрапункт животных и разума" Банкьери из его знаменитой Комедии "Festino nella sera del Giovedi Grasso", то есть "Представления на Масленицу". В контексте мадригала название представляется мне несколько двусмысленным: не только контрапункт как полифония, предполагающая гармонию, но и "punctus contra punctum", т. е. противопоставление. Герои-животные не только лают, мяукают и т. д., но и пытаются "рассуждать", а по сути несут бессмысленную околесицу (для владеющих итальянским удовольствие, надо полагать, сугубое). Самым же здравомыслящим оказывается… осёл, с очень умной книгой, по которой он пытается образумить участвующих в "дискуссии"…
Что ж, можно сказать, у Банкьери нашлись достойные продолжатели. Молодые музыканты тоже создали свою "мадригальную комедию" – удивительно цельный рассказ о человеке и его младших братьях. А я напомню, что концерт будет повторен в воскресенье, 27-го ноября, в деревянном дворце государя Алексея Михайловича, что в бывшем селе Коломенском. Начало в 15. 00 – не опоздайте! Иначе Вы можете лишиться огромного удовольствия!
*Неизвестный автор, перевод С. Маршака. По традиции приписывается ростовщику Уильяму Шаксперу (Shakspere) из Стратфорда-на-Эйвоне. Никаких аргументов в пользу такого предположения не имеется. Любопытно, что содержание сонетов идеально совпадает с обстоятельствами жизни Роджера Мэннерса, V графа Ратленда. Часть сонетов, возможно, написана его женой Елизаветой Сидни, тоже незаурядной поэтессой. Именно семейство Сидни стало фактическим "душеприказчиком" творческого наследия автора. В частности, по инициативе и попечением Сидни изданы Фолио – первые собрания сочинений "Шекспира", главный источник для всех позднейших изданий.
**Этот инструмент описан в статье "Музыка во все времена". Это деревянная коробочка-резонатор с характерным громким звуком; часто употребляется и в современном оркестре для изображения конского скока.
***Когда звучал этот мадригал, я невольно вспомнил свою первую встречу с соловьём – ночью, на берегу Оки. И так умел был певец, настолько виртуозен и нежен в трелях, что и меня охватила неясная грусть, как часто бывает при встрече с неописуемо прекрасным. Как же похожи люди, разделённые половиной тысячелетия!
Раиль КУНАФИН
