Проводя музыкальную аналогию, если «Вавилон» – это опера, то «Бьютифул» – реквием.
Алехандро Гонсалес Иньярриту
(«Вавилон», «21 грамм», «Сука-любовь»)
С 24 февраля на большие экраны столицы выходит изумительная – тягостная и горькая, и бесконечно прекрасная драма мексиканского режиссера Алехандро Гонсалеса Иньярриту – «Бьютифул» («Biutiful»).
Уже сегодня эта картина высоко оценена мировой кинокритикой: на ее счету Приз Каннского кинофестиваля за «Лучшую мужскую роль» (Хавьер Бардем), номинации на премии «Золотой глобус» («Лучший фильм на иностранном языке»), BAFTA («Лучший фильм на иностранном языке») и Оскар («Лучшая мужская роль» и «Лучший фильм на иностранном языке»).
Сюжетная фабула укладывается в несколько строк. Картина рассказывает о последних месяцах жизни коренного испанца Уксбаля (Хавьер Бардем), живущего в трущобах Барселоны среди иммигрантов и гастарбайтеров. У Уксбаля двое детей и вся его жизнедеятельность направлена на обеспечение им более светлого будущего. Источник его дохода – снабжение работой и «крышевание» нелегалов. В его жизни ничего не меняется кроме нисшедшего знания о скорой смерти. Но именно это знание заставляет его, оставаясь в тех же гнетущих условиях и продолжая заниматься своим незаконным промыслом, духовно трансформироваться, ломаться и страдать, как никогда прежде.
Фильм принципиально лишен всякой кинематографической художественной интриги – сюжетной, любовной, концептуальной… Это кино-размышление, кино-рефлексия, или, как предпочитает говорить сам режиссер, «духовное, эмоциональное и физическое странствие». Но тем любопытнее, что это странствие – авторское, и решается на него сам Алехандро Гонсалес Иньярриту. «Бьютифул» – первая картина режиссера, первоначальный сценарий к которой он написал сам; и в центре этого сценария уже было размышление о смерти.
Алехандро Гонсалес Иньярриту: Для меня «Бьютифул» – фильм-отражение нашего краткого и скромного пребывания в этой жизни. Само наше существование, такое же недолгое, как отблеск промелькнувшего метеора, лишний раз демонстрирует нам своей невыразимой бренностью, насколько близки мы к смерти. Недавно я думал о своей смерти. Куда мы уходим, во что превращаемся, когда умираем? В память тех, кто нас знал. С этой мучительной и головокружительной гонкой против времени лицом к лицу сталкивается Уксбаль. Что делает человек в последние дни своей жизни? Продолжает ли он жить или готовится к умиранию? Возможно, Куросава был прав, когда говорил, что наши помыслы о трансцендентном - всего-навсего иллюзии. Несмотря ни на что, с тех самых пор, как у меня возник замысел снять «Бьютифул», я не намеревался делать «просто» фильм о смерти – мне хотелось, чтобы это было кино о жизни и о том, что происходит, когда она подходит к концу…
Действительно, Иньярриту интересно не просто осмысление человеком собственной смерти, как нечто невозможного для смирения. Недаром он помещает своего героя в низы испанского общества, беспросветная обыденность которого для самого этого общества – данность, а ужасающей она кажется только нам – зрителям. Ему любопытно, как умирает человек, для которого смерть – это своего рода духовное преступление. Уксбалю страшно уходить в первую очередь не потому, что ему истово хочется жить, и он еще бы многое мог сделать в этом мире. По сути, выстраиваемая в картине реальность ясно дает понять, что ни один из ее персонажей не может ни вырваться из нее, ни добиться чего-то большего, вне ее пределов; лучшая среди возможностей – укорениться в этой реальности и обрести хоть какую-то стабильность. (Алехандро Гонсалес Иньярриту: «…эти люди прибывают в Европу не затем, чтобы влиться в местную культуру. Согласно моим собственным исследованиям, в основном народ едет сюда, чтобы элементарно выжить и помочь выжить оставшимся на родине близким…»). Более всего Уксбаля страшит то, что, умирая, он лишает своих детей всякой поддержки, а затем и надежд на нечто прекрасное (beautiful). Но герой Иньярриту еще сложнее – более всего страдая за будущность своих детей, он не в силах оставить и тех людей, которых приучил быть зависимыми от себя.
Алехандро Гонсалес Иньярриту: Я увидел, что личность Уксбаля полна противоречий: это человек, чья жизнь настолько сложна и насыщенна, что он и умереть-то спокойно не может; человек, защищающий гастарбайтеров от закона и при этом сам эксплуатирующий их труд; простой парень с улицы, наделенный удивительным духовным даром и умеющий разговаривать с мертвыми; нежный семьянин с разбитым сердцем и двумя детьми, которых он любит, но которые вмиг выводят его из себя; человек, от которого все зависят – и который зависим от всех; примитивный, простой, заурядный детина, наделенный глубокой, прямо-таки сверхъестественной проницательностью.
Но в этом обществе, лишенном изначально нравственного фундамента, вынужденного жить незаконно и по незаконным (зачастую криминальным) правилам, Уксбаль определенно аттрактивный герой. Он исполнен благородства, великодушия, ответственности, мужества… Более того, он – квинтэссенция мужского: отца, мужа, защитника, кормильца, воина… бога. Тем страшнее видится нам болезнь, которой автор наделяет своего героя (рак простаты). Делая его беспомощным, как он того не заслуживает, она несоотносимо унизительна для него. В художественном отношении это, пожалуй, самый яркий эстетический контраст картины. По сути, потеря дееспособности для Уксбаля – уже смерть.
По просмотру фильма решительно нет усилий представить в роли Уксабля никого другого кроме Хавьера Бардема. Конечно, Бардем очень фактурен и привлекателен от природы, но здесь его эстетическое естество буквально внедряется в образ персонажа, делая самого Уксбаля невозможным без бардемовской красоты. Но прежде чем это случается, ему необходимо взрастить эту красоту через совокупность мыслей, убеждений и мотиваций своего героя. И то, что делает здесь Бардем – (перефразируя Уильяма Вордсворта) подлинный акт одарения кинематографического мира каким-то новым элементом…
Алехандро Гонсалес Иньярриту: Хавьер не просто выдающийся актер: он один в своем роде, и все это понимают. Он работает над ролью жадно, до изнеможения и все время вносит какие-то дополнительные штрихи к образу. Своему делу он предан истово; он такой же перфекционист, как и я. Но что делает Хавьера воистину уникальным и неповторимым, так это весомое, почти зловещее экранное присутствие, которое основано на его поразительной способности к рефлексии и глубочайшем внутреннем мире. Это то, чему невозможно научиться, тот ангельский (или дьявольский) дар, который у вас или есть, или нет.
Почему же все-таки «Бьютифул»? Само слово фигурирует в картине дважды: в первый раз старшая дочь Уксбаля спрашивает, как оно пишется, а в следующий, когда дети, мечтающие увидеть снег в Пиренеях, оставляют на кухне рисунок с подписью «Пиренеи – это бьютифул». Но что же такое «beautiful» для умиряющего Уксбаля, которому также дано знать и то, что смерть – далеко не конец. Возможно, истинно прекрасной жизнь становится только после смерти, и beautiful это то, что ожидает нас там – но каждого ли?
В широкий кинопрокат драма Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Бьютифул» выходит 24 февраля. В кинотеатре «35ММ» (ул. Покровка, 47/24) картину можно будет увидеть на оригинальном языке с русскими субтитрами.
А пользователям и гостям нашего сайта, возможно, интересно будет узнать, что замысел фильма родился у режиссера с Концерта для фортепиано с оркестром соль мажор Мориса Равеля. В связи с этим в рамках данной публикации приводим рассказ Алехандро Гонсалеса Иньярриту о фильме…
Мария Юрченко, обозреватель интернет-редакции РГМЦ
Алехандро Гонсалес Иньярриту. Прямая речь
Кино для меня всегда начинается с чего-то очень смутного – обрывок, сценка из жизни, мельком увиденная через окно в машине, луч света, фрагмент мелодии… «Бьютифул» родился холодным осенним утром 2006 года, когда мы с моими детьми готовили завтрак, и я наугад запустил на своем CD-плеере Концерт для фортепиано с оркестром соль мажор Равеля. За несколько месяцев до того этот же самый концерт звучал в моей машине, когда мы с семьей ехали из Лос-Анджелеса на кинофестиваль в Теллуриде. От пейзажей Четырех углов (регион США на стыке штатов Колорадо, Нью-Мексико, Аризона и Юта – прим. ред.) захватывало дух, но когда музыка смолкла, дочка и сын дружно расплакались – та особенная меланхолия, которая звучит в этой вещи, ее скорбь и красота подействовали на них слишком сильно, и ребята не могли этого вынести, как и не могли объяснить своих ощущений. И когда в то утро они вновь услышали знакомые звуки фортепиано, то тут же попросили меня выключить диск. Они отлично запомнили свое эмоциональное состояние и то, как его спровоцировал Равель. В то самое утро мой герой постучался в дверку в моей голове и сказал: «Привет, меня зовут Уксбаль». Следующие три года жизни я провел с ним. Я не знал, чего он хочет, кто он таков, куда стремится. Во многом он был несерьезен и полон противоречий. Но, сказать по правде, я знал, в каком ключе хочу его изобразить, и знал, как хочу с ним покончить. Да-да, в моих руках были только начало и конец истории.
Прошло меньше года, я шел по кварталу Эль Раваль в Барселоне, и все вокруг имело значение. Барселона – королева Европы. Она по-настоящему прекрасна, но, как у всякой королевы, у нее есть гораздо более любопытные черты, помимо очевидной и порой скучной, буржуазной красоты, которую так ценят туристы и «открыточные» фотографы. С тех пор, как мне было семнадцать лет и я отправился путешествовать вокруг света на торговом корабле, где драил палубу, меня живо интересовали, манили, зачаровывали те городские районы, которые скрыты от посторонних глаз. Это то, что всегда находит в моей душе отклик. Я говорю о многообразном, сложном, маргинальном, многонациональном новом мире, который недавно возник в Барселоне и большинстве других крупных европейских городов. Совершенно невозможно было представить что-то подобное, когда я, семнадцатилетний, впервые оказался в Барселоне. Но в наши дни… Я немедленно понял, что Уксбаль родом отсюда, я знал, что он принадлежит к этому разношерстному, пестрому сообществу, которое меняет мир.
В шестидесятые Франко, дабы разрушить каталанскую культуру, активно пропагандировал переселение в Каталонию сотен тысяч жителей других регионов Испании и запрещал говорить на каталанском языке. В разгар великого экономического кризиса испанцы, говорившие на кастильском наречии – преимущественно выходцы из Эстремадуры, Андалусии и Мурсии, – стали иммигрантами в своей родной стране. Их поселили в муниципалитете Барселоны Санта-Колома-де-Граманет, и они стали известны под обидной кличкой «чарнегос» («наручники»). Когда в 80-е и 90-е экономика вновь пошла на подъем, «чарнегос» принялись покидать Санта-Колому, а их место стали занимать иммигранты со всего мира. Хотя самым «пестрым» по составу населения пригородом Барселоны считается Эль-Раваль, он же местный «чайнатаун», на деле таковыми была Санта-Колома и соседняя Бадалона, от которой я был просто без ума. Здесь в мире и согласии жили сенегальцы, китайцы, пакистанцы, цыгане, румыны и индонезийцы; каждый говорил на своем родном языке и не ощущал необходимости интегрироваться в испанское общество. И, говоря откровенно, было похоже, что и общество не слишком стремится интегрировать их в ответ.
Наш пригород показан в «непастеризованном» виде – он населен людьми, у него есть запах, текстура, противоречивость. Это образцовый пример сосуществования, обладающий ДНК идеальной Объединенной Нации. Все миграции и расовые смешения, имевшие место в прошлом на протяжении трехсот лет, здесь заняли четверть века. Безусловно, не обходится и без трагических происшествий. Ежегодно сотни африканцев тонут, пытаясь добраться до побережья Испании. Невозможно забыть запечатлевшие их тела фотографии. Трудно смотреть на эти фотографии. Да и разве в газетах не публикуются чуть не ежедневно статьи о китайских иммигрантах, нещадно эксплуатируемых по всей Европе? Как пишет Бай Сяохун в своей книге «Китайские шепоты: Подлинная история британской незримой армии труда» (Chinese Whispers: The True Story Behind Britain’s Hidden Army of Labor), только в Великобритании трудится миллион китайцев. В отличие от США, эти люди прибывают в Европу не затем, чтобы влиться в местную культуру. Согласно моим собственным исследованиям, в основном народ едет сюда, чтобы элементарно выжить и помочь выжить оставшимся на родине близким.
Однако гораздо более важным моментом, чем этот любопытный социологический феномен, имеющий место в Барселоне и других крупных европейских городах, было то эмоциональное воздействие, которое оказал на меня сам контекст этой истории. Я и сам уже десять лет как иммигрант – хотя и, так сказать, привилегированного толка. Сознание иммигранта, географическое сиротство – это особое состояние ума. В моем фильме не происходит каких-то особенных событий – видна только рутинная сложность повседневной жизни, показанная на частном примере одного из сотен миллионов современных рабов, пребывающих в тени и озаренных светом. По большому счету, когда фильм не представляет собой документ, он – не более чем греза. Как мечтатель, ты вечно одинок, как художник – одинок наедине с чистым холстом. Быть в одиночестве означает задавать вопросы, как сказал однажды Годар, а снимать кино – отвечать на них.
