Алексей Парин представляет свою встречу с российским оперным режиссером №1 –Дмитрием Черняковым. Беседа посвящена мировым работам постановщика, осуществленным в сезоне 2012/2013 после скандальной премьеры оперы «Руслан и Людмила» в Большом театре…
В ноябре 2011 года новой постановкой оперы «Руслан и Людмила» открылась историческая сцена Большого театра после длительной реставрации. Жесткое, радикальное и эксцентричное прочтение русской оперной классики вызвало бурю негодования, споров и дискуссий. Впрочем, были и те, кто искренне восхищались очередной работой Дмитрия Чернякова. Как бы то ни было, но только с тех пор режиссер исчез с горизонта российского музыкального театра, зато ярко проявил себя в Европе, где, надо признать, неординарные концепции Чернякова нарасхват.
За прошедший год Дмитрий Черняков отметился сразу несколькими масштабными постановками, среди которых особенно выделились «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Н.А. Римского-Корсакова в De Nederlandse Opera в Амстердаме и «Трубадур» Джузеппе Верди в Королевском оперном театре La Monnaie в Брюсселе.
О том, что его заставило вновь обратиться к опере Римского-Корсакова, с которой когда-то началось его триумфальное вторжение в оперный театр, зачем он показывает европейской публике российскую действительность, и почему роскошное действие «Трубадура» поместил в замкнутое пространство одной комнаты, Дмитрий Черняков поведал в беседе с Алексеем Париным.
Дмитрий Черняков: «После того «Китежа», который был в Мариинке (речь идет о спектакле Дмитрия Чернякова 2001 года, прим. ред.) прошло почти двенадцать лет, и изменилось всё. Однако тот спектакль меня всё это время не отпускал, поскольку это был важный поворотный момент в моей жизни. Прежде всего потому, что это был мой первый настоящий полнометражный большой театральный опыт, который я довел до конца, что было в то время совсем непросто. Тогда я на это поставил очень много – того, что я умел, о чем мечтал, чего хотел добиться – всё это я вложил в свою постановку, можно сказать, оторвал от себя кусок. Конечно, тогда не всё получилось как по объективным, так и по техническим причинам, а также в виду моих собственных сил и способностей. Но то, что получилось, было для меня ценным, и я об этом помнил, но и то, что тогда не получилось, также меня не отпускало и мучило. Мне хотелось когда-нибудь это доделать и завершить, предпринять новую попытку добиться иного качества, договорить всё то, что я не смог сказать тогда. Это была почти одержимость…»