4 октября в рубрике «Вечерний «Орфей» мы побываем на первом в сезоне концерте Симфонического оркестра Казанской консерватории под управлением Лео Кремера (Германия). Многолетняя дружба связывает прославленного маэстро, дирижера и органиста, со студенческими коллективами — хором, камерным и симфоническим оркестрами, оперной студией. Результат творческого союза — яркие выступления, успешные зарубежные гастроли, участие в престижных музыкальных фестивалях.
В программу концерта, записанного 18 сентября в Большом концертном зале им. Сайдашева, вошли увертюра к опере Вебера «Оберон», фортепианный концерт Эдварда Грига (солистка — лауреат международных конкурсов, доцент Казанской консерватории Татьяна Халтурина) и Девятая симфония Шуберта.
О программе концерта, особенностях дирижерской профессии, дружбе с русскими музыкантами с Лео Кремером беседует Программный директор радио «Орфей» Евгений Кобылянский.
— Лео, в программу концерта вы включили свои любимые произведения?
— Действительно, эти произведения очень известны и мы все их очень любим. Сыграть симфонию Шуберта — моя инициатива, потому что это никогда не исполнялось консерваторским оркестром, они просто не знают этой музыки. И, конечно, это большой опыт для молодого оркестра.
— Вы дарите этот опыт оркестру на протяжении многих лет. Скажите, когда вы учились и только приходили к дирижерскому искусству, был ли у вас опыт стажировки у больших дирижеров?
— Когда я сам был еще студентом, я имел удовольствие присутствовать на репетициях и наблюдать за работой выдающихся дирижеров, понимать важные вещи, которые складываются и в психологии поведения дирижера с оркестром, и менталитет самого оркестра. От дирижера не исходит ни одного звука, но он должен привести всех этих людей, все эти индивидуальности к единой духовной форме. Если оркестр будет отгораживаться от дирижера, то ничего не выйдет и можно просто идти домой.
— Ваше детство и юность прошли в непростое время послевоенной Германии. О чем вы мечтали, когда делали свои первые шаги в музыкальном мире? Видели ли свою дальнейшую карьеру такой, какой она сложилась?
— Для меня с самого детства было понятно, что я стану музыкантом. Мои родители любили музыку, они пели в церковном хоре. Они исполняли сложные вещи, от Гайдна до месс Бетховена, и, конечно, я был поражен. И меня совсем маленького водили на репетиции. Мальчиком я уже пел в хоре сопрано, потом начал играть на фортепиано. Сейчас это представляется простым, потому что существует много музыкальных школ, а тогда, в той стране, в которой я рос, это было совсем нелегко. Мои родители не были богатыми людьми, но отец смог купить мне фортепиано. Помню, что он тогда сказал: «Пока ты занимаешься — фортепиано стоит у нас, как только перестаешь учиться — отправляется обратно». Конечно, после этих слов я захотел работать.
— Когда я приблизился к оркестру, для меня это было чудо, которое поразило на всю жизнь. Сегодня, когда вы встречаете новый оркестр, новых музыкантов, вы испытываете то же ощущение чуда?
— Для меня это действительно до сих пор чудо и волшебство. Потому что за короткое время, за одну-две репетиции разрозненные люди, которые имеют разные интересы и никогда не работали вместе, становятся ближе друг к другу через музыку. В июне я был в Санкт-Петербурге, мы играли «Сон в летнюю ночь» Мендельсона. Мне было очень приятно, когда музыканты сказали мне, что «с другими дирижерами мы работаем, а с вами мы играем музыку». Я веду к тому, что всегда должна быть совместная работа. Дирижер сам по себе ничто.
— На разных жизненных этапах душа музыканта выбирает разные произведения, находит репертуар, который ближе отражает сегодняшнее его состояние. Какую музыку вам интересно сегодня играть, что для вас самое отличающее, близкое, если вы сами выбираете репертуар?
— Не хочу, чтобы меня неправильно поняли, но мой репертуар, который мне близок, — это музыка. Понимаете, есть много узких специалистов. Один специализируется на музыке барокко, другой на музыке Бетховена, третий на современной музыке, но это не мой мир. Какую бы музыку мы не играли, я как дирижер должен разъяснить, как это должно звучать и как мы это будем делать. Например, «Бранденбургский концерт» Баха мы не будем играть в стиле XIX века. Дирижер должен знать музыку от и до, а не какое-то одно направление.
— Что из творчества русских классиков наиболее тронуло, работа с какими композиторами и произведениями вызвала наиболее сильные переживания?
— Если выстраивать линию русских композиторов, то это, конечно, Чайковский, Шостакович и Прокофьев. Но разделять композиторов на русских, немецких и композиторов других национальностей я считаю неверным, так как композиторы, по сути, были космополитами. Например, если взять Чайковского, то его симфонию обычно играют очень массивно, пережимая. На самом деле Чайковский писал очень проникновенную музыку. Когда он писал в письме фон Мекк, что хочет сочинять как Моцарт, это во многом отражает его стиль, его космополитизм. Конечно, к этому ряду композиторов я должен добавить еще многих: Скрябина, Стравинского, Мусоргского. Они принесли с собой в музыку свою родину, свои национальные особенности, но, тем не менее, эти музыканты были универсальны.
— Взаимопроникновение культур — это очень важно.
— Да, мы должны понимать, что не существует одного цветка, есть целая поляна цветов, и мы все-таки приходим к взаимопониманию и диалогу. Точно также и в музыке.
— Я отметил для себя в вашем исполнении особенный тональный баланс оркестра. Когда вы занялись дирижированием, вы сразу выбрали берлинскую рассадку оркестра или экспериментировали?
— Немецкая рассадка — это барочная традиция. Бах говорил, что континуо — это основа оркестра, поэтому виолончели, как носители этого континуо, находятся в центре, они базис всего оркестра. Первые и вторые скрипки представляют собой диалог или конфронтацию, когда у них есть взаимодействие. На самом деле эти рассадки вырастают для меня из того, как композитор пишет музыку. Когда между первыми и вторыми скрипками есть диалог, то, скорее всего, композитор предполагал, что между ними должна быть определенная рассадка. Поэтому я не выдумываю рассадку по своей прихоти, а исхожу из того, что написано в партитуре.
— Мне очень понравилась пианистка Татьяна Халтурина, которая прекрасно исполнила концерт Грига. Есть ли у вас какие-то идеи, какие произведения вы могли бы еще с ней сыграть? На мой взгляд, она очень перспективный музыкант.
— На самом деле мы уже исполнили с ней ряд произведений, в том числе Второй концерт Рахманинова и концерт Сен-Санса. И я во многом поражаюсь ей, она технически совершенна, она может играть любой концерт, который написан для фортепиано. В ее руках инструмент выступает и как второй оркестр, и как партнер для оркестра. И все это сочетается с ее богатейшей динамической палитрой.
— Вы очень многое сделали в своей творческой биографии для диалога, еще в то время, когда Европа была разделена границами. Я считаю, что именно музыканты способны стирать границы, поэтому помимо искреннего восхищения вашей работой музыканта, также хочу выразить благодарность и признание за ваш вклад в создание этого диалога.
— Мы говорили о моем детстве, и я могу сказать, что я дитя Холодной войны и в послевоенные годы я очень интересовался Восточной Европой. В мои студенческие годы интерес к Восточной Европе только возрастал, но существовала граница. Как музыкант я мечтал о Лейпциге, где жили такие композиторы, как Мендельсон и Бах, хотел увидеть Дрезден. Я никогда не забуду, как участвовал в конкурсе органистов в Лейпциге в 1963-м или 1964-м году. Мне удалось пообщаться со студентами из многих восточноевропейских стран, в том числе русскими. Это была первая возможность поговорить с ними. В Гейдельберге, где я позднее преподавал, были хорошие отношения с Академией имени Сибелиуса в Хельсинки. Они пригласили меня провести у них летние курсы. И на эти летние курсы съехались студенты, профессора, доценты из России, Венгрии, и других стран Восточной Европы. Тогда я впервые имел возможность поработать с ними как дирижер. Поле концертов ко мне подошли русские музыканты с предложением посетить Россию и устроить концертный тур. Я согласился, конечно, но не придал этому значения и вскоре забыл о разговоре. Через пару недель вдруг раздался телефонный звонок: «Это Госконцерт. Не хотите ли сделать турне по России? Мы слышали о вас от русских музыкантов и хотим пригласить вас». Так случилось мое первое турне по Советскому Союзу. В Москве я познакомился с органистом Олегом Янченко, с которым мы впоследствии провели совместные мастер-курсы в Пицунде, на которые съехались свыше ста органистов, от самой Пицунды до Владивостока. Мы затрагивали многие вопросы музыкальной истории и стилистики, Янченко даже назвал эти курсы «органной перестройкой». Я всегда думал, как преодолеть эти границы, как сделать так, чтобы люди могли общаться. И я надеюсь, что наша совместная работа с Янченко чуть-чуть приоткрыла эти двери.
— Сегодня это особенно важно. Мир открыт, но в нем не стало, к сожалению, меньше конфликтов, раздоров. На мой взгляд, сегодня именно от людей искусства зависит, каким будет завтрашний день, насколько мы научимся слышать друг друга в этом открытом мире.
— Я абсолютно согласен с этой точкой зрения, и об этом я каждый раз говорю молодым музыкантам. Нам дано задание нести эту миссию.
— От всей нашей огромной аудитории радио «Орфей», от всей нашей редакции, Лео, хочу выразить вам свое восхищение и пожелать вам как можно больше таких творческих встреч с музыкантами вне границ и политики, ради того, чтобы музыка воскрешала этот мир.
— Спасибо большое!