«Мадам Баттерфляй» ‑ о мифах, легендах, о тонкой японской душе в интервью Ирине Кленской рассказал известный историк-японист Виктор Мазурик.
И. Кленская: «Если опера способна взять людей за живое, я её напишу», – сказал Джакомо Пуччини. И написал – «Мадам Баттерфляй». Написал то, что назвал лучшим своим произведением, оперу, в которой рассказывается о юной гейше и её трагической любви к офицеру военно-морского флота США лейтенанту Пинкертону.
Но что очаровывало европейцев и иностранцев в Японии и что привлекало их в японских женщинах? Что вызывало изумление, восторг и трепет? Поговорим подробно. У микрофона Ирина Кленская и историк Японии Виктор Мазурик.
В. Мазурик: Японская женщина знала в своей жизни несколько больших эпох.
С VIII по конец XII века – эпоха служилой аристократии. Женщина в этом обществе занимала на удивление высокое положение, почти равное мужчине, а в некоторых специфических ситуациях даже предпочтительное, в культуре уж точно. Женщины были абсолютным объектом поклонения, которое сводится к понятию «аварэ». Аристократы считали, что главное содержание этого мира – не истина, а красота. Она же – и истина, и добро. Но поскольку этот мир нереален и мгновенен, каждое мгновение не связано с другим и оно само по себе мираж и сон, красота и только она может быть единственной адекватной реакцией на этот мир. Это нереально, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это ускользающая, как бы умирающая красота. Это то, что от тебя уходит. И они разработали эстетику упреждающей ностальгии. Они считали, что красоту наиболее остро и тонко можно воспринимать только при прощании с ней. И это беспрерывное прощание обостряло ощущение красоты, а острое ощущение красоты давало глубину знаний о мире.
И. Кленская: Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни…
Даже тогда…
В. Мазурик: Между дамами позднего Средневековья – начала Нового времени, которым принадлежит героиня «Мадам Баттерфляй», и теми аристократками, которые были практически в центре культуры раннего Средневековья, лежит пропасть, называемая периодом феодальных войн, самурайским периодом, когда правящей элитой стало военно-феодальное дворянство. Это уже служилое дворянство, а не аристократия. Над всем доминировала сила оружия, количества земли, которым человек владел, и, наконец, религиозные, метафизические ценности.
Какую роль играла в это время женщина? Женщина была выведена из общественной жизни, уведена в дальние покои. Именно с этого времени она стала называться «окусама» (буквально «человек из внутренних покоев дома»). Это очень хорошо укладывалось в формат конфуцианской этики. Знаменитая конфуцианская пословица стала общераспространённой в Японии. Женщина – это существо трёх подчинений: в детстве – отцу, в зрелости – мужу, в старости – сыну.
Женщина вновь стала игрушкой в руках мужчин. Она вновь появилась на общественном подиуме. Но в качестве кого? В качестве гетеры, городской актрисы, танцовщицы, человека искусства. «Гэй» – это «искусство», а «ся» – это «человек». «Человек искусства». То есть публичная сфера женщины – это сфера искусства. Сначала появились так называемые экстравагантные танцы кабуки одори, потом из них вырос женский театр кабуки. Он был запрещён. Но родился мужской театр кабуки. Мужчины в нём играли женщин. Но если в средневековом театре они играли высокую, метафизическую, бесплотную женственность, а главный герой был в маске условной женщины, некоей вечной жены, то в театре кабуки вернулись эмоции, плоть, яркость укиё – изменчивого мира. Женщина стала объектом поклонения, но символического. С точки зрения театральной эстетики идеально изобразить женщину мог только мужчина, потому что только мужчина может выразить мужскую мечту о женщине, то, какой бы он хотел её видеть. Даже сегодня оннагата, или ояма, как называют мужчин в роли женщин в кабуки, в некотором роде являются для японских дам законодателями мод, образцами вкуса, такта, олицетворяют некое женское совершенство от улыбки до жеста.
Знаете, что было серьёзным нарушением? На чём построена драма мадам Баттерфляй? На том, что она предаёт свой род. Она отрекается от религии предков и согласна принять христианство. С конфуцианской точки зрения любовь между супругами – недостойное чувство, потому что оно слишком игривое, преходящее и оно разрушает семьи. А что должно лежать в основе семьи? То же, что и в основе государства. Представьте себе государство, построенное на основе чисто плотской, эмоциональной любви. Недолго оно просуществует. Семья – это как малое княжество. Что такое семья в старой России? Это малая церковь, это аскетический подвиг двух людей, которые, умирая в жизни для себя, рождаются в жизни для другого. Это взаимоуважение, строгая иерархия, как в армии. Не будет же сержант протестовать против того, что над ним стоит генерал. Он будет чётко выполнять свою роль, уважать старших, а они по своему положению обязаны заботиться о нём всеми доступными для них способами. Это нерасторжимое единство очень многих людей, и оно не может строиться на каких-то преходящих романтических чувствах. Личность с буддийской точки зрения – это полный ноль и абстракция.
И. Кленская: То есть ты никто?
В. Мазурик: Ты никто, пока ты не член некоей корпорации: профессиональной, семейной, в более широком смысле – сословной. Иначе ты вообще не существуешь.
Трагедия мадам Баттерфляй состоит не в том, что она подписала контракт на временный брак, а в том, что она всерьёз заигралась и действительно влюбилась
И. Кленская: И что предала мадам Баттерфляй? Она разрушила эту структуру?
В. Мазурик: Да.
Приблизительно в то время, к которому относятся события «Мадам Баттерфляй», романтическая поэтесса Ёсано Акико сделала следующее: она взяла и опубликовала сборник лирических стихов, в которых описала чувство личной любви. Это многократно делали поэтессы раннего Средневековья, которые описывали тончайшие переживания. Она написала что-то очень похожее на творчество поэтесс VIII века из антологии «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). Она даже процитировала её в названии своего знаменитого сборника «Спутанные волосы» – метафора бурной ночи влюблённых. Она описала чувство любви к своему будущему супругу, поэту-романтику Ёсано Тэккану. Вы знаете, скандал был чудовищный! Чтобы женщина после стольких веков женского молчания не рассказала о своих внутренних чувствах не мужу или отцу, а взяла и опубликовала! С одной стороны, это был шок. С другой стороны, это создало ей ореол необычайно смелой женщины.
В одном стихотворении юная дева, обращаясь к некоему мудрецу, ищущему философский камень, говорит: «Истина? Брось всё, посмотри на меня, посмотри мне в глаза, ощути пульс моей крови. Вот где истина, мудрец! Но ты этого не видишь, потому что ты смотришь мимо».
Трагедия мадам Баттерфляй состоит не в том, что она подписала контракт на временный брак, а в том, что она всерьёз заигралась и действительно влюбилась. Но это бывало и с японцами, они же нормальные люди. Только у них это всегда кончалось театральными трагедиями: двойным самоубийством синдзю, когда влюблённые синхронно убивают себя, чтобы, по суеверным народным представлениям, возродиться в будущей жизни супругами или близкими людьми.
И. Кленская: Таких было очень много, да?
В. Мазурик: До такой степени, что, когда Тикамацу Мондзаэмон написал свою первую пьесу на тему синдзю по горячим следам реального самоубийства двух влюблённых в роще Сонэдзаки около синтоистского храма в Осака, волна самоубийств влюблённых прокатилась по всей Японии. И правительство было вынуждено издавать жесточайшие законы, карающие родственников самоубийц, чтобы потенциальные самоубийцы подумали о том, какую судьбу они готовят своим родственникам. Тем не менее эта волна не была до конца подавлена.
И. Кленская: Что это: отсутствие страха смерти?
В. Мазурик: Буддизм осуждает всякое убийство, даже мошки, уж тем паче человека и в том числе себя. Но там нет табу на самоубийство как на убийство не тела, но духа и разрыв связи с Богом. Самоубийство – это, к сожалению, довольно распространённое явление как в средневековой, так и в современной Японии.
Мужчина дарил своей невесте не обручальное кольцо, а кинжал, который будет гарантом сохранения её чести и верности роду
И. Кленская: Что означает для японцев лишить себя жизни? Бесстрашие?
В. Мазурик: Это означает перейти в другой этап рождения. Ты тем самым невольно понижаешь себя в ранге тех существ, в которых ты можешь возродиться. Ты попадёшь в один из шести путей блуждания: самый низкий – ад, над ним – мир голодных духов (Прета на санскрите или Гаки по-японски), дальше – мир бессмысленных скотов, живущих только инстинктами, потом – мир человека, затем мир воинственных демонов (асуров) и, наконец, мир небожителей, которые, казалось бы, купаются в роскоши и неге, но сама мысль о временности этих благ может отравить любое наслаждение. Над этими шестью мирами блуждания сансары находятся четыре мира спасения: два мира хинаянского буддизма (буддизма малой колесницы) и два мира махаянского.
И. Кленская: То есть у самоубийц отношение к смерти такое же, как и к жизни – всё временно?
В. Мазурик: Да.
И. Кленская: И не страшно?
В. Мазурик: Страшно, но нет глубокого культурного запрета, не воспитано отношение к личности как к сакральному объекту, на котором лежит отпечаток личности Бога.
И. Кленская: Самоубийство влюблённых – это желание получить новую жизнь, желание быть вместе?
В. Мазурик: Желание выйти из этой жизни, где уже нет никаких сил, ни эмоциональных, ни физических, и способностей существовать.
И. Кленская: Мадам Баттерфляй приняла решение убить себя по этой причине?
В. Мазурик: Понимаете, мало того что она потеряла любовь, теперь она теряет ещё и сына, причём в некоторых постановках это показано радикально. В постановке Метрополитен три кукловода ведут куклу, изображающую мальчика. Это очень удачное решение, потому что кукла классического театра дзёру, или бунраку, имеет три четверти роста взрослого человека, а для ребёнка это просто идеально. И есть другой, я бы сказал, современный шоковый вариант, когда используется кукла европейского типа, и в последней сцене мадам Баттерфляй в отчаянии швыряет её. У куклы отлетает голова, и мадам Баттерфляй закалывается, причём она делает не харакири, а кубикири – перерезает сонную артерию, как самурайские женщины в случае, когда была опасность попасть в руки врага.
И. Кленская: Они знали, что делать и куда ударить ножом?
В. Мазурик: Мужчина дарил своей невесте не обручальное кольцо, а кинжал, который будет гарантом сохранения её чести и верности роду.
И. Кленская: То есть она в любой момент готова к самоубийству?
В. Мазурик: Она должна быть к этому готова.
И. Кленская: Кукла в японской культуре значит очень много. Это некий символ, перенос эмоций и состояний на некое странное существо, живое или неживое.
В. Мазурик: Весь средневековый театр символичен, и кукла давала возможность максимально полно выразить эту символичность. Три человека ведут одну куклу: главный кукловод ведёт голову и правую руку, другой – тело и левую руку и, наконец, третий – ноги. Причём у этой куклы нет ног. Он должен изображать ноги складками одежды. А вот сами ступни практически никогда, за редкими исключениями, не показываются зрителю.
Главная технология кукловода состоит в том, что, как выразился один актёр, человек должен перелить свою жизнь в куклу. Он сам становится механизмом, движущейся куклой, кукла оживает, и его жизнь, его дух переливается в неё. Это видно по лицам кукловодов. Главный из троих, особенно если это знаменитый актёр, выходит с открытым лицом, но это лицо абсолютно масочное, и через какие-то пять минут ты уже не видишь его за куклой.
По японскому социальному этикету считается невежливым, неудобным для очень тесного, общинного образа жизни выплёскивать свои эмоции на окружающих
И. Кленская: Благодаря умению управлять своими эмоциями и своим лицом японцы занимают особое положение в мире. Расскажите об этом.
В. Мазурик: По японскому социальному этикету считается невежливым, неудобным для очень тесного, общинного образа жизни выплёскивать свои эмоции на окружающих. Ты должен держать их в себе. А вокруг себя ты можешь распространять только то, что способствует объединению людей, консенсусу, согласию, знаменитому ва – гармонии и ладу, который японцы так ценят. Вовне они могут выражать только спокойствие, благостность, терпение и так далее.
Женщина – существо служебное, как самурай, между прочим. Представитель элиты общества считался сугубо служебным существом, человеком функции, человеком долга. «Самурай»– это грубое народное словечко «служивый» (от японского глагола «служить», «состоять на службе» – не только воинской, но в том числе и чиновничьей).
И. Кленская: Эта знаменитая японская вежливость, когда мы видим, что все кланяются друг другу, удивляет европейцев и, безусловно, удивило нашего героя. Что означает это беспрестанное выражение почтения?
В. Мазурик: Вы знаете, вначале европейцы очарованы японским ладом, согласием, гармонией. И только потом им постепенно начинает открываться, какими жертвами это даётся. И когда они, вольно или невольно, встраиваясь в японскую семью или фирму, начинают испытывать на себе жёсткость правил и механизма, который приводит к этому согласию и ладу, они приходят в ужас!
Приведу простой пример. Омоияри – так называемая японская чуткость, внимательность, предупредительность. Согласитесь, мы не очень избалованы подобного рода отношением к себе. Вначале ты чувствуешь себя в Японии настолько комфортно, что даже не можешь себе поверить. И тебе кажется, что какое-то необычайное везение и счастливое стечение обстоятельств привело тебя к этому.
И. Кленская: А что они делают, чтобы вы почувствовали себя так?
В. Мазурик: Да всё! Всё, что вы вообразите, будет совпадать с реальностью. Вам простят любую бестактность, потому что вы иностранец и вы не обязаны знать строгого японского этикета. Для вас откроется изнанка этого мира, только если вы станете членом японской корпорации и будете жить по её правилам. А на поверхности всё сделано наиболее удобным образом.
И. Кленская: Ну а то, что они всё время кланяются, улыбаются?
В. Мазурик: Поклоны – это не просто выражение вежливости. Это своего рода взаимонастройка социального механизма, когда люди отлаживают синхронизацию дыханий, сердцебиений, тонких ощущений и так далее. Это бесконечная взаимонастройка омоияри, когда человек и на телесном, и на психофизиологическом, и уже на каком-то телепатическом уровне начинает ощущать то, о чём думает его визави, и заранее готов уступать. У японцев есть понятие ма – пространство омоияри, дистанция между чем-то и чем-то, между кем-то и кем-то. Человека, неспособного к социальной жизни, неглубокого, невоспитанного они называют ма-нукэ – человек, лишённый ощущения ма, ощущения социальной дистанции. Пространство, открытое и с той, и с другой стороны, даёт возможность не сталкиваться лбами. Японцы не любят твёрдых отрицаний и таких же твёрдых утверждений. Они всегда добавляют «как мне кажется», «я думаю», «похоже». Я думаю так, но я готов к восприятию другой точки зрения, я готов выслушать ваше мнение. И всё происходит не на моей территории и не на вашей, а в пространстве бесконечного взаимоустроения, ма, омоияри, где две части единой социальной корпорации бесконечно принюхиваются, притираются друг к другу.
И. Кленская: Чувствующий разум и мыслящее чувство – знание, чувство и воля вместе. «Знать цветок – значит стать цветком». Если человек способен ощущать очарование вещей, способен чувствовать и откликаться на чувства других людей, значит, он хороший человек. Если не способен ощущать очарование вещей и чувств, значит, не очень хороший, значит, есть ещё время для совершенствования.
Японцы – это особое отношение к цвету, к себе в цвете.
В. Мазурик: Знаете, я посмотрел подряд добрую дюжину постановок «Мадам Баттерфляй», или «Чио-Чио-сан», как её называют. Кстати, «чио-чио» – это старинная и не очень точная транслитерация. Более корректно было бы «чёо-чёо», а по транскрипции Поливанова – через «т»: «тёо-тёо». «Тёо» – это бабочка (длинный слог «тё»). «Тёо-Тёо-сан» означает «госпожа Бабочка».
И. Кленская: Бабочка – это тоже очень важный японский символ.
В. Мазурик: Ну, он не только японский. Вспомним Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка, и который не знал до конца жизни, кто он: Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она Чжуан-цзы. В дальневосточной культуре это символ фазы трансформации. Известно, что бабочка – это одна из фаз метаморфозы.
И. Кленская: Изменение?
В. Мазурик: Да, звёздный час этого изменения, воплощённая красота, аварэ. Когда Басё и его соратник Исора пешком путешествовали на запад, они остановились у одной женщины. У неё был небольшой постоялый двор. И звали её Отёо, то есть бабочка. Она знала, что это известный поэт, и попросила записать в свой альбом какое-нибудь стихотворение. И Басё ей написал: «Орхидея курит свой аромат на цветные крылья бабочки». Он изобразил бабочку как модницу, в ярком платье. У японцев не было жидких благовоний, но зато были твёрдые плиточки, которыми прокладывали сложные одежды или окуривали их дымом ароматических свечей. И вот Басё говорит: орхидея, изысканный цветок, курит свой аромат на крылья бабочки как модницы с роскошным платьем.
И. Кленская: В зарослях сорной травы,
Смотрите, какие прекрасные
Бабочки родились!
Бабочки, цвета одежды – всё неслучайно в японской жизни и всё удивительно для нас.
В. Мазурик: В постановке Метрополитен меня поразила грубость цветов. Конечно, на первое знакомство с Пинкертоном невеста приходит в сопровождении гейш, но даже для гейш они были в совершенно нереальных костюмах.
И. Кленская: Очень ярких?
В. Мазурик: Да. В них было сочетание красного, зелёного, синего, жёлтого. Абсолютно нереально! Цвет у японцев играет роль эмоционального микшера, который балансирует разные ощущения, прежде всего световые, а не цветовые. Цвета хорошо отражают психологию.
Например, ярко-красный цвет никогда не использовался во внешней ткани кимоно. У аристократок было дзюнихитоэ – двенадцать кимоно, надетых друг на друга. Между прочим, натуральные ткани очень тяжёлые. В таком одеянии можно было только, как кукла, сидеть на подиуме и никуда не двигаться. Так вот ярко-красное – это ханаги, исподнее, нижнее, то, что надевается на голое тело. Никогда не использовался блестяще-атласный, который годится для чего-то внутреннего.
Какие цвета преобладают? В первую очередь это всегда полутона, переходные тона. Если это платье молодой девушки, цвета прямо на одном платье могут переходить из голубого в розовый. Если это фамильное кимоно для официальных актов, например свадьбы, это абсолютно чёрное кимоно с очень скромным дизайном в виде сезонных цветов на его подоле или ещё чего-нибудь в этом роде.
Принцип сезонности абсолютен: в цвете одежды, в её форме, в количестве слоёв. Цвет воспринимается не сам по себе, а только в ансамбле с цветами вокруг, с сезонными цветами, с настроением, с яркостью солнечного света. Если, скажем, он слабый, должны быть сбалансированы инь и ян, то есть нужно чуть-чуть ярче. Если это яркий, слепящий солнечный свет, как бывает японским летом, то тона должны быть более холодными, мягкими, тихими.
Допустим, вы видите синий, переходящий в зелёный. С одной стороны, у японцев есть понятие «ао», обозначающее всю гамму сине-зелёных цветов. С другой стороны, внутри этой гаммы у них есть десятки, если не сотни, названий, допустим, крыло птицы камо зимой на рассвете, припорошенное инеем. Очень много флористических цветов: цвет ямабуки (горного шиповника), цвет облаков, освещённых заходящим солнцем.
И. Кленская: Вот что писали о своей одежде японские изысканные дамы: «Я люблю фиолетово-пурпурные ткани, белые, на которых вытканы листья дуба на нежной зелени. Я люблю рисунки, на которых изображена трепещущая роза, колыхающиеся деревья».
Гейши влюблялись, хотя, в общем-то, им это не положено
В. Мазурик: Степень подлости Пинкертона у разных исполнителей разная. У Доминго он, скорее, бонвиван, но с хитрецой. Он просто развлекается и даже изобрёл определённую философию. Это, кстати говоря, фильм с европейским взглядом на Америку. И когда поют: «Америка, Америка», – видно, что там иронии мешок и американская культура представлена как та, у которой моральные принципы, прямо скажем, облегчённые.
Роберто Аланья предложил совершенно другую версию. Он сказал: «У меня сейчас сын возраста Пинкертона, и я прекрасно понимаю, что делается в мозгах у молодёжи. Они просто не знают жизни, живут в романтических мечтах, они легкомысленны, ни о чём не задумываются, и до них с некоторым опозданием доходят последствия того, что они делают». Поэтому у него романтический герой. Он его всё-таки оправдывает.
И. Кленская: А Франко Корелли считал, что это была безумная страсть. Мгновенная, невозможная, невероятная, но страсть!
В. Мазурик: По сюжету получается так, что мадам Баттерфляй не такая добросовестная жена по контракту, как это было принято. Она просто-напросто влюбилась. Бывает и такое иногда. Гейши влюблялись, хотя, в общем-то, им это не положено.
И. Кленская: Что ещё не положено гейшам?
В. Мазурик: Гейша не должна вторгаться в ту жизнь фудзина – знатока и гостя квартала развлечений, или театра, или чайного домика, – которая находится за пределами этого мира, в его служебные дела. Кстати, институт гейш был очень быстро отменён после буржуазной революции. В основном всё было в конце восьмидесятых – девяностые годы XIX века, когда были созданы парламент и конституция.
И. Кленская: Гейша – это всё-таки не проститутка.
В. Мазурик: Нет, конечно.
И. Кленская: Совсем наоборот.
В. Мазурик: Квартал развлечений – это квартал театра, но в широком смысле слова. Вы попадаете в художественный мир, где вы становитесь не просто пассивным зрителем или клиентом, а действующим лицом, персонажем особого мира.
Была такая байка, что японская жена – это большой бонус, мечта любого западного человека, который прибывает в Японию. Даже в современном мире считается, что жениться на японках – значит иметь крепкую семью.
И. Кленская: Правда ли это?
В. Мазурик: В каких-то аспектах да, в каких-то нет. Вот, скажем, еврейская мама. Как она заботится о детях! Представить себе еврейскую маму, которая пренебрежительно относится к своим детям и не занимается ими, почти невозможно, потому что это устойчивый образ. Приблизительно то же самое с японскими мамами. В японской социологии есть понятие «кёику мама». Это мамы, озабоченные проблемой образования своих детей. Они создают родительские комитеты, попечительские советы, которые внимательнейшим образом отслеживают политику в области образования, начиная с дошкольного и заканчивая чуть ли не университетским. Японская жена будет заботиться и о муже.
Но есть и другая сторона. Японские жёны – это диктаторши. Это широко известный факт. Они очень вежливы, они говорят с мужьями на вы, при том что муж говорит подчёркнуто фамильярно, развязно, на ты. На самом деле все японские мужья единогласно признают, что руководитель семьи, разумеется, жена. Она определяет абсолютно всё: семейный бюджет, направление и систему образования детей – всё-всё-всё. А муж – такой служебный самурай, который приносит деньги и обеспечивает безопасность.
И. Кленская: Гейши красивы?
В. Мазурик: Это красота, которая проявляется не только во внешности, но и в манере поведения, в том, как гейша себя держит, в тембре голоса, в каждом повороте головы. Загадка, тайна, что-то необычное всегда манит, влечёт. В том, что мужчины падки на восточную экзотику, нет ничего психологически непонятного.
И. Кленская: Как выглядели гейши? Как они общались? Что говорили? Как очаровывали?
В. Мазурик: Об этом можно говорить не только в прошедшем времени. Гейши как культурный феномен присутствуют и в современной Японии. Их, правда, всего несколько десятков. С одной из них я знаком лично: Ивасаки Минэко – та самая, о которой был снят фильм «Мемуары гейши».
И. Кленская: Вы с ней знакомы?!
В. Мазурик: Дело в том, что я занимаюсь японским чайным действом. На одно из летних чаепитий в Японском дворике московского Ботанического сада приезжала Ивасаки Минэко со своим мужем, художником.
И. Кленская: Она вышла замуж?
В. Мазурик: Да, она замужем. Ей сейчас…
И. Кленская: За семьдесят?
В. Мазурик: Да, и она в очень хорошей спортивной форме. Классическое кимоно выполняет ещё и функции корсета. И чтобы его носить, спина должна быть такой прямоты и грации, что в современном мире это редко где увидишь.
По общению с японскими чайными мастерами я знаю, что это люди абсолютно другого склада: не только психологического, но и культурного и даже физиологического. Если вы разговаривали со священниками, которые много лет провели на иерейской службе, вы не могли не заметить их серьёзного отличия от человека, ведущего рассеянный светский образ жизни. Так вот Ивасаки Минэко очень собранная, подтянутая, внимательная, с прекрасным тембром голоса. И ещё одно мне запомнилось. При мне её атаковали наши теле- и газетные журналисты. И они всё время у неё спрашивали: «Чего ж вы такая суровая?» И она им отвечала: «Потому что такая профессия». Она сказала: вы всё время думаете, что гейша – это что-то миленькое, няшное, кавайное, как сейчас говорят школьники (от милого и очаровательного японского слова «каваий», вошедшего в лексикон наших подростков благодаря аниме). Это не про гейш. Гейша, если очень коротко назвать главное в её профессии, – это гениальный коммуникатор. Она не только актриса, но и, скажу очень важную вещь, режиссёр. А режиссёр не может не быть суровым, потому что, как и любой организатор, он должен держать руку на пульсе и владеть ситуацией и процессом.
Где присутствуют гейши в современной Японии? На неформальных встречах. Ведь именно на неформальных встречах решаются все вопросы японской политики, бизнеса и прочего. Скажем, президент какой-нибудь крупной фирмы ведёт переговоры с другой фирмой. Вот на эту встречу он обязательно пригласит гейшу. Это очень дорого и очень престижно. Что она будет делать? Ни-че-го. Она, как свадебный генерал, одним своим присутствием может освещать встречу высокого уровня. Если понадобится, она может вставить пару междометий. А если уж совсем понадобится, она способна выполнить любую функцию. Если у гостей возникнет такой каприз и её попросят, к примеру, сыграть какую-нибудь музыкальную пьесу на любом традиционном японском инструменте (кото, сякухати), сыграть с гостями в какую-нибудь игру (сёги – японские шахматы, го), станцевать, она моментально это сделает. Хотя она никогда не будет выдавать какое-то стандартное выступление, следуя своей концертной программе, чтобы все на неё смотрели и требовали аплодисментов. Ни в коем случае. Она меняет атмосферу вокруг этих людей, делает её более утончённой, возвышенной, приподнятой, глубокой. Этому нисколечко не противоречит тот факт, что гейшей может быть пожилая женщина, притом, по позднесредневековой традиции, с густо набелённым лицом и шеей, с несколько театральным гримом, очень ярким по европейскому вкусу и бросающимся в глаза, в эффектном, экспрессивном кимоно с сезонной символикой.
Японская красота – это то, что наиболее гармонично вписывается в данную конкретную ситуацию: сезонное окружение, настроение людей, соотношение форм и цветов материальных предметов, которые находятся вокруг
И. Кленская: Она должна была выпивать с клиентом?
В. Мазурик: Если клиент будет настаивать на этом.
И. Кленская: Должна ли она вступать с ним в интимную связь?
В. Мазурик: Ровно в той мере, в какой она сама считает это возможным для себя.
Для того чтобы всегда иметь гейшу у себя под рукой, надо её просто выкупить из соответствующего заведения. Она же актриса, весь вечер на арене, на сцене. У неё много клиентов, причём есть ранги клиентов в зависимости от их материального положения, от их положения в обществе, от их общественной и политической влиятельности. А если человек увлёкся какой-то конкретной гейшей, как это делали в старину князья или зажиточные люди, он платил хозяину заведения, в котором эта гейша служит, довольно крупную сумму, и тогда он мог ангажировать её на сезон или сделать её своей персональной гейшей. Она становилась его содержанкой, а он полностью оплачивал её недешёвый образ жизни, потому что ей нужна была масса нарядов, косметики. Я бы сказал, это актриса с универсальным набором жанров.
И.Кленская: Она хорошо знает поэзию и может сочинять стихи. Можем ли мы представить, какие стихи читала Баттерфляй?
В. Мазурик: Скажем, она могла вспомнить стихотворение замечательной поэтессы Отомо Саканоэ-но ирацумэ из древней антологии VIII века: «Поскольку мы с тобой давно уже любим друг друга, то хотя бы в редкие минуты свиданий выбирай, пожалуйста, для наших разговоров самые нежные слова. Ведь я так давно люблю тебя».
И. Кленская: А она могла рассказать какую-нибудь страшную или, наоборот, нежную японскую историю?
В. Мазурик: Разумеется. Если это был, скажем, период осенней жары, самое жаркое августовское время, она могла рассказать знаменитую историю о пионовом фонаре. Это история о призраках, о том, как некий молодой человек влюбился в девушку сказочной красоты, которая приходила к нему на встречи с не менее изысканной служанкой. Но некий прорицатель и гадатель по системе инь-ян, глядя на этого молодого человека, заметил, что тот бледнеет и худеет с каждым днём. Он заметил печать демонического мира на его лике. Он покрыл его тело некими санскритскими защитительными письменами, дал ему какие-то амулеты, и этот юноша увидел, что на самом деле он ходит на встречи с двумя скелетами. И дальше, соответственно, трагическое развитие.
И. Кленская: То есть она вполне могла рассказать такую жуткую, но увлекательнейшую историю?
В. Мазурик: Конечно. Причём очень смешно, как японцы объясняют, почему все эти кайданы рассказывают именно в августовскую жару. Я слышал, как современные японцы без тени юмора объясняют это. Потому что, не смейтесь, по спине бежит приятный холодок.
Японская красота – это не то, что привлекает к себе внимание. Японская красота – это то, что наиболее гармонично вписывается в данную конкретную ситуацию: сезонное окружение, настроение людей, соотношение форм и цветов материальных предметов, которые находятся вокруг. Всё то, что максимально растворяется в окружающем мире, то, что наиболее удобно, адекватно, уместно, ладно и гармонично, соответствует японскому понятию высшей красоты, тогда как по-европейски красота – это то, что кричит о себе.
И. Кленская: Для японца важно то, что тихо?
В. Мазурик: То, что настолько естественно, что кажется, будто всегда так и было.
И. Кленская: Красоте нельзя выпячиваться, нельзя обращать на себя внимание.
В. Мазурик: Ни в коем случае.
Главное качество, которое японцы ценят превыше всего, – когда человек поёт чрезвычайно сдержанно, а ты чувствуешь, как у тебя на душе кошки скребут
И. Кленская: Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинный цветок.
В. Мазурик: Может, меня забросают камнями фанаты оперы. Но тем не менее, я думаю, многие согласятся, что современная оперная режиссура переживает тяжёлый, затяжной кризис. Возникает ощущение, что режиссёры, бедные, уже не знают, чем развлечь зрителей. Они считают себя «интертеймерами», массовиками-затейниками и пускаются в такие тяжкие, что об этом даже неприлично говорить в нормальном обществе. Это исходит из постыдной предпосылки, имеющейся по умолчанию, что опера – это безумно скучное искусство и музыка сама по себе не способна захватить слушателя. Хотя опера – это музыкальная драма. Оперные либретто, как правило, довольно простые. Но зато в музыке есть то, чего нет в тексте: драматургические тонкости, как в драматическом театре, эмоциональные, человеческие нюансы. Я заклинаю всех, кто действительно любит оперную музыку: слушайте, пожалуйста, концертное исполнение. Оно позволит вам открыть в музыке такие красоты, которых вы никогда не услышите в классическом театре, где все бегают по сцене в чём мать родила и выкидывают всякие коленца. Кстати, интересно: Пуччини эта тенденция обходит стороной, может быть, потому что сама его музыка очень мелодичная, мелодраматическая, человеческая, она не вписывается в авангард.
И. Кленская: Как европейская актриса может сыграть японскую женщину? Это же сложная история.
В. Мазурик: Это должна быть женщина, которая умеет взволновать слушателя скрытой драмой. Чем сдержаннее внешне человек, переживающий трагедию, тем сильнее японцы склонны ощущать эту трагедию в его душе. Страсти-мордасти происходят не на сцене, где всё рвётся вклочья. Главное качество, которое японцы ценят превыше всего, – когда человек поёт чрезвычайно сдержанно, а ты чувствуешь, как у тебя на душе кошки скребут.
И.Кленская: Что такое красивый романтический ужин с точки зрения японца?
В. Мазурик: Вы знаете, самая хорошая рекомендация – если вы встречаетесь с женщиной, никогда не дарите цветы, потому что слишком много факторов надо учитывать. Даже не все японцы знают эту академию, европеец же в любом случае сядет в лужу.
И. Кленская: Цветы – это особые существа, и отношение к ним особенное.
В. Мазурик: Да, конечно. Например, мы знаем культуру японских цветов в основном по икебане. Но гораздо меньше людей, которые знают тябана – цветы в чайном действе. Это совершенно разные традиции.
И. Кленская: Они ведь даже хоронят некоторые увядшие цветы. А какие цветы любимые? Или в каждом сезоне свои?
В. Мазурик: В каждом времени суток, в каждом регионе, в каждой жизненной ситуации. Скажем, в чайном действе никогда не используются пышные оранжерейные цветы, например садзанка, потому что в название цветка входит иероглиф «чай», а в чайной комнате не должно присутствовать ничего, кроме одного чая. В чайном действе не могут использоваться цветы с запахом, потому что партитура запахов настолько тонко и точно прописана, что всякое вторжение из вне недопустимо, особенно когда запах сильно привлекает к себе внимание – тот самый вульгарный крик, который не принимается. Всё должно быть закрытое, интровертное, внутреннее, неразличимое беглым взглядом.
И. Кленская: Мастера икебана верили: молчаливая красота цветка – путь к спасению. Дерево и цветок совершают свой путь. И не имеет значения, за один миг или за тысячу лет. Вьюнок, «утренний лик», живёт одно утро, но успевает проявить свою сущность полностью. Как говорил Конфуций, «если утром узнаешь путь, вечером можно и умереть».
Вот листок упал,
Вот другой летит листок
В вихре ледяном.
В. Мазурик: Что необычного японцы видят в европейцах, особенно, может быть, в русских? Отсутствие правил. С одной стороны, это вроде бы плохо, а с другой, когда человек настолько открыт, искренен, спонтанен, это кажется им очень симпатичным. Потом, правда, они от этого быстро устают. Они говорят, что совсем без правил – это беспредел, хаос и вообще что-то ужасное. А нас, наоборот, привлекает этикетность, бесконечная вежливость, ласковость.
У аристократа, самурая и горожанина позднего Средневековья любовь по культурному этикету было принято выражать по-разному. У аристократов всё начиналось с открытого, как они говорят, мужского и смелого объявления любви. Масураобури – стиль древних поэтов. Например, Какиномото-но Хитомаро сказал:«Даже великая земля может быть исчерпана до конца. Неисчерпаема в этом мире только любовь». Такого рода открытое провозглашение любви как принципа японские теоретики литературы приписывают китайскому влиянию. Это китайский способ обобщённого выражения мысли.
Но очень скоро стиль масураобури сменился женственным таоямэбури – косвенным методом выражения не столько самой темы взаимоотношений мужчины и женщины, сколько любовной тонкости чувств, когда человек очень остро и ярко ощущает любой момент жизни и в природе, и во взаимоотношениях людей, хотя прямо это любви не касается. К примеру, один из законодателей этого стиля поэт того же VIII века Ямабэ-но Акахито: «Лишь наступит ночь, что темнее тутовых ягод, там, на отмели чистой, где кустарник хисаги, всё кричат и кричат тидори» (речные чайки).
И. Кленская: Как хорошо,
Когда за окном у тебя
Сядет на ветку
Птица из дальних краёв
И распевает с утра.
«Мадам Баттерфляй» была сегодня героем нашей программы. О мифах, легендах, о тонкой японской душе рассказывал нам известный историк-японист Виктор Мазурик.