«Лучший баритон мира», «один из величайших певцов современности», «обладатель самого прекрасного и изысканного голоса», «звезда первой величины...» — пишет о Дмитрии Хворостовском, покорившем своим искусством весь мир. 16 октября российскому певцу исполняется 55 лет.
Феноменальный успех Дмитрия Хворостовского — результат сложения многих качеств: выдающегося таланта и упорного труда, мастерства и вдохновения, исключительных внешних данных и редкого артистизма, поистине магнетического дара воздействия на аудиторию.
В послужном списке певца значится огромное количество наград и званий, среди которых народный артист России, лауреат почетной премии имени Глинки, обладатель награды Opera News Award — международной премии, вручаемой за вклад в оперное искусство.
Будучи востребованным во всем мире — от Дальнего до Ближнего и Среднего Востока, от Австралии до Южной Америки, — Дмитрий Хворостовский всегда выступает в России. Он был первым оперным певцом, давшим сольный концерт на Красной площади. Это выступление, положившее начало большому гастрольному туру по городам России, транслировалось в прямом эфире 25-ти стран мира.
Хворостовский разрушил стереотипы о том, как должен выглядеть оперный певец: атлетичное тело в аккуратном смокинге и пепельная грива волос даже принесли ему место в рейтинге самых красивых людей мира по версии издания People.
Мы публикуем интервью с юбиляром, которое записал в нашей студии ведущий программы «Гримёрка „Орфея“» Аскар Абрдразаков.
"В детстве у меня помимо музыкального был ещё и большой скульптурный дар".
А. Абдразаков: Я приветствую всех слушателей радиостанции «Орфей». В эфире программа «Гримёрка „Орфея“» и я, ведущий программы Аскар Абдразаков. Сегодня у меня в гостях звезда оперы, замечательный человек, прекрасный семьянин Дмитрий Хворостовский. Здравствуй, Дима.
Д. Хворостовский: Привет, Аскар.
А. Абдразаков: Дима, хотелось бы задать вопрос: как ты к этому пришёл? Кто тебя сподвиг на это?
Д. Хворостовский: Об этом уже много раз написано, но я ещё раз повторю. С самых первых дней своего пребывания на земле и, наверное, ещё в утробе матери я всегда слышал классическую музыку, так как мои мама и папа были и остаются музыкантами-непрофессионалами, но музыкантами, которые свято чтят классическую музыку и верят в неё.
В то время, когда мои родители познакомились, мама пела, а папа был пианистом. Через некоторое время папа начал брать уроки пения и сам стал певцом. Конечно, и владение инструментом, и его музыкальные интересы не могли пройти мимо меня.
С одной стороны, мои отец и мать, классическая музыка — симфоническая, фортепианная, хоровая и так далее. С другой стороны, моя бабушка, мама моей мамы, с которой я рос и воспитывался. До 16 лет я практически всё время жил со своей бабушкой, потому что тогда у моих родителей не было даже крова для жизни. Бедные, они ютились, где придётся. Встречались мы, к сожалению, не очень часто, по субботам и воскресеньям. Такие вот несимпатичные и неприятные условия были у нас в советское время.
Я жил у бабушки, ходил в школу недалеко от её дома. От бабушки я получал порции настоящего фольклора, сказок, русской народной песни, популярных песен по тем временам, историй, рассказов о нашей семье, корни которой уходят в XIX век. Бабушка — дочка поволжского немца, отца которого прислали кандальным путём в Сибирь. Защищая честь своей младшей сестры, на которую покусился урядник, они с братьями забросали его камнями и убили. Отец взял вину на себя, загородив собой братьев, пошёл кандальным путём из Поволжья в Сибирь, и вся семья пошла за ним.
Были и очень интересные рассказы о Гражданской войне, о Великой Отечественной войне, о том, как я потерял своего дедушку в одном из первых боёв под Москвой. Он был белобилетником, но он настоял на том, чтобы его взяли на войну. Он рвался на фронт, был неумолим, несмотря на все уговоры семьи, потому что в войну мужчина всегда был на вес золота. Он был партийный человек, свято верил в идеалы коммунизма. Как это случилось, никто не знает. В общем, бабушке пришла повестка о том, что он пропал без вести. Очень много историй.
Мы с бабушкой жили дружно: и веселились, и воевали. Она пела и шила (она занималась шитьём), а я, если был не в школе, сидел рядом на кухне и лепил из пластилина. В детстве у меня помимо музыкального был ещё и большой скульптурный дар. Перед музыкальной школой папа сфотографировал мои скульптурные работы и отнёс в художественное училище, показал директору, и директор сказал: «Хм, ничего, приводите». И вот это «ничего, приводите» отцу не очень понравилось, поэтому он отвёл меня в музыкальную школу вместо художественной.
А. Абдразаков: Казалось бы, одно слово: «Ничего, приводите». А почему у тебя папа-то не запел?
Д. Хворостовский: Хотелось бы, но не случилось. Мой папа с позволения своего отца, моего дедушки, занимался прежде всего своим делом. Он был инженером, должен был окончить институт, аспирантуру, для того чтобы получить настоящую профессию, так как в семье считали, что профессия музыканта, профессия певца несерьёзна.
А. Абдразаков: Тогда было влияние моды: инженеры, медики — так ведь?
Д. Хворостовский: Да. Хотя для примера я могу сказать, что в то время мой отец учился в технологическом институте, мама училась в медицинском институте. На базе технологического института был создан большой смешанный хор. В медицинском институте был едва ли не симфонический оркестр. Так высоко была развита художественная самодеятельность, которая существовала не только в Красноярске. Так было во всей стране. Люди занимались классической музыкой.
"Я ещё лабал в рок-группе, и это мне тоже помогало, даже материально".
А. Абдразаков: Дмитрий, твоя учёба у Екатерины Константиновны Иофель? Либо ты пришёл уже готовый, и тебя уже не нужно было поправлять в вокале?
Д. Хворостовский: Ты ведь знаешь, что существует несколько правд по этому поводу. Моя правда будет очень сильно отличаться от правды Екатерины Константиновны. Поэтому или не говори ничего, или говори только хорошее.
А. Абдразаков: Можно говорить, можно не говорить. Это личное право.
Д. Хворостовский: Я запел очень рано.
А. Абдразаков: Сразу баритоном?
Д. Хворостовский: Тенором. Несколько месяцев я учился на тенора у одного из педагогов моего отца — Бориса Ефимовича Шиндарёва, занимаясь в педагогическом училище на дирхоре. Я был дирижёр-хоровик. По воле обучения и условиям работы я должен был и петь в хоре, и заниматься сольным пением.
С 15-16 лет, попав в училище к Галине Алексеевне Астаниной, я начал очень быстро развиваться. Причём два-три часа пения в хоре в день — тоже немаловажный факт. К тому времени я ещё лабал в рок-группе, и это мне тоже помогало, даже материально. С другой стороны, уже тогда я очень уверенно чувствовал себя на сцене. И когда я начал заниматься классическим пением, я стал настоящим фанатиком и забыл всё вокруг. Естественно, я был как белая ворона среди своих коллег по популярной рок-группе. Я оттуда очень быстро вывалился.
А. Абдразаков: А друзья-то остались?
Д. Хворостовский: Нет, не остались.
"В школе я был одним из самых худших учеников".
А. Абдразаков: Давай вернёмся назад. Какие настроения были в школе?
Д. Хворостовский: С пятого на десятое. В школе я был одним из самых худших учеников, потому что до 14 лет я учился и в музыкальной, и в общеобразовательной школе одновременно.
В 14 лет я окончил музыкальную школу, и два года с восьмого по десятый класс я ринулся во все тяжкие. У меня освободилась масса времени, и я стал плохим мальчиком: я начал играть в рок-группе, бывать на вечеринках, отращивать волосы, хотя у нас была палочная дисциплина, как в армии. Главное в нашей школе было собирать и разбирать автомат Калашникова и ходить строем. Кошмар!
А. Абдразаков: Скажи, а если сейчас гитару дадут, сыграешь?
Д. Хворостовский: Я ж на гитаре не играл.
А. Абдразаков: А, ты на клавишных?
Д. Хворостовский: На клавишных, конечно.
А. Абдразаков: А на гитаре не доводилось?
Д. Хворостовский: Доводилось, но если уж я пианист, что поделаешь?
А. Абдразаков: Я понимаю. Но ведь каждый хочет подержать в руках гитару.
Д. Хворостовский: Ну конечно, я играл на всём подряд.
А. Абдразаков: И на барабанах?
Д. Хворостовский: И на бас-гитаре, и на барабанах. Ну если таланта нет, зачем?
А. Абдразаков: Прекрасно. Дима, перед выступлением ты просто приходишь в грим-уборную, распелся, настроился и тут же на сцену?
Д. Хворостовский: Я прихожу в Грим-уборную в театре, прежде всего выхожу в коридор и судачу обо всём с персоналом: с гримёрами, с костюмерами. Я шучу, я гогочу, в общем, получаю заряд положительной энергии. В это время я гримируюсь, мы обсуждаем последние сплетни, говорим о международном положении — о чём угодно.
"Я не хочу, чтобы в мою жизнь влезали все, кому не лень".
А. Абдразаков: Тут приходил в гости Ивари Илья. Мы с ним разговаривали о телефонах, о компьютерах.
Д. Хворостовский: Он вообще очень продвинутый человек.
А. Абдразаков: Да. И он сказал о тебе, что ты настолько разбираешься, создаёшь, переносишь.
Д. Хворостовский: Это моё хобби. Конечно, в наш век мы все зависим от интернета, Facebook, Twitter и прочего. Но даже не в этом дело.
Я жалею о том, что я вынужден вести публичную жизнь. У меня в Facebook есть страница для моих фанов, которую поддерживают мои работники в Нью-Йорке. Они получают за это зарплату. Они ведут мою страницу, куда я иногда заглядываю, скачиваю, делаю uploading, пишу что-то, но без большого фанатизма.
Относительно недавно я подписался на свою собственную приватную страницу в Facebook’е — боже, это просто какой-то ужас! Я уже не рад и скоро с завязанными глазами оттуда убегу, хотя я отлимитировал это до минимума. Остались друзья, но друзья друзей постоянно пишут, предлагают мне дружбу. Я человек очень приватный. Я не хочу, чтобы в мою жизнь влезали все, кому не лень. Мне это не очень нравится. Тебя подхлёстывают, будто ты даже обязан вести коммуникацию с разными людьми, которых ты знаешь, которых ты не знаешь. Тем более по мере моей работы, где бы я ни бывал, у меня везде остаются люди, которые ко мне хорошо относятся и хотят со мной общаться, которым очень многое надо узнать от меня, которые занимаются классическим пением и хотят получить совета.
Вот вчера я приехал из Парижа. Позавчера у меня был концерт в Шатле. И такое впечатление, что весь театр, который был заполнен до отказа, остался на подписывание автографа, потому что меня заставили, продавались мои диски и так далее. По-моему, я задержался на полтора часа. Это был какой-то ужас.
С другой стороны, я понимаю, что было очень много молодёжи, в том числе молодых певцов, очень много русских, которые не просили автографов, не протягивали бумажки и не просили сфотографироваться. Это случается на популярных концертах. На классических обычно не случается. Вот в Париже этого не случилось, а в Москве это было.
Но тем не менее я понимаю, что это своего рода миссия. Раз уж я назвался груздем, значит, мне нужно играть в эти груздёвские игры и быть доступным и полезным тем молодым талантам, которые, смотря на меня, возможно, становятся великими певцами. Может быть, кто-то из тех людей, которых я привечал, которым я ответил, которым я что-то посоветовал, улыбнулся, приобнял, через некоторое время будет великим певцом.
"Я не думал о дыхании, о том, что надо пропускать на «у» и ощущать конец живота, как говорили некоторые".
А. Абдразаков: В твоих мастер-классах ты видишь кого-либо, кто мог бы пойти вперёд?
Д. Хворостовский: Вообще, настоящий талант видно сразу по тому, как он смотрит, как он выглядит, как он музицирует, о чём он поёт, когда открывает рот. Настоящих талантов очень мало.
А. Абдразаков: Ты знаешь, я могу сказать о себе. Отучившись первый год, я задал себе вопрос: «Для чего я сюда пришёл? Что мне нужно?» Это было отправной точкой. И я понял, что нужно показывать себя, нужно участвовать в конкурсах. Это дало мне большой толчок. И конечно, мне очень помог конкурс Глинки, который сперва был всероссийским, потом — всесоюзным.
Д. Хворостовский: И Ирина Константиновна Архипова.
А. Абдразаков: Она сказала: «Я думала, что выйдет кривоногий башкир с узкими глазами, а вышел красавец». Вначале, конечно, коленки тряслись, а голос, слава богу, нет. Вышел, поборол своё волнение, но было интересно. А твоё впечатление о конкурсе в Баку на сегодняшний день?
Д. Хворостовский: К тому времени у меня уже был большой опыт работы в оперном театре. Я начал очень рано. Ещё студентом 22-23 лет я пел разный репертуар: не только моржей, то есть второстепенные роли, но и первые партии. К тому моменту, когда я был на конкурсе Глинки, я был локальной звездой в пределах Красноярска. И тогда я думал о себе: «Я и Паваротти, я и Карузо, я и Шаляпин», — не меньше. Вот такой юношеский максимализм очень помогал мне держать настрой. Я не думал ни о верхних, ни о нижних нотах. Ни тогда, ни сейчас, кстати. Даже когда я поступал в консерваторию, я думал об образе, я думал, о чём я буду петь, как я открою свою душу, что я скажу, в каком месте я сделаю акцент. Вот о чём я думал. Я не думал о дыхании, о том, что надо пропускать на «у» и ощущать конец живота, как говорили некоторые. Для меня это стало притчей во языцех, анекдотом, но это была правда, абсолютно серьёзные вокальные советы.
А. Абдразаков: Как насчёт коридорной кафедры, Дмитрий?
Д. Хворостовский: Конечно, она существовала. Тот час, который я отпевал на специальности, противостоял трём-четырём часам в коридоре или домашним занятиям.
Мама называла меня «петушок», потому что я пел безостановочно. Я напевал по пять часов в день. Голос у меня был очень лёгкий, и я практически никогда не уставал. Когда я был на специальности, мне было очень тяжело, и я ощущал и зажимы, и рефлексы, старался пропускать на «у» и ощущать конец живота. Но у меня не ощущалось и не пропускалось. И, конечно, первый год нашего общения с Екатериной Константиновной Иофель был очень сложным.
Потом всё у нас встало на очень интересные лыжи, и мы семимильными шагами понеслись вперёд, так как мы стали понимать друг друга. От неё исходило нечто наносное, вся эта поза и самомнение, с которыми я никогда не мирился и никогда не смирюсь. Я люблю, чтобы люди были честными. Но она очень многое дала мне как артисту. Она заставила меня упражнять своё эмоциональное «я» настолько, что, получив пятилетнюю школу у Екатерины Иофель, я не боюсь никого, никогда и нигде. Я вышел оттуда молодым артистом, подготовленным абсолютно ко всему, что может случиться в твоей карьере.
А. Абдразаков: Это же здорово!
Д. Хворостовский: Это прекрасно.
"Я стою, вдруг ко мне поворачивается мой коллега, который поёт Чепрано, бас, и, придавив меня своим пузом, начинает петь текст, который сплошь состоит из прекрасного, великолепного русского мата".
А. Абдразаков: Твои споры с коллегами...
Д. Хворостовский: Старшие коллеги мне постоянно что-то говорили, я их слушал, мотал на ус, потому что в Красноярском театре оперы и балета у меня было привилегированное положение: юный мальчик, который поёт вместе с убелёнными сединами певцами, естественно, считавшими в порядке вещей учить меня жить. Некоторые меня просто водили по сцене, за что я очень благодарен.
Баритон Георгий Мотинов, с женой которого я пел очень много ролей, помогал мне, буквально водил меня за ручку, рассказывая, показывая, объясняя, что и как нужно делать: актёрские штампы, определённую технику. Со мной возилось очень много людей. Они воспитывали меня практически на все случаи жизни, так что в репертуарном театре я получил очень-очень хорошую школу.
Но когда у меня появилась возможность стать свободным художником, я просто выстрелил, как пуля, и был счастлив. И по сей день я остаюсь свободным, счастливым человеком.
А. Абдразаков: Дима, скажи, пожалуйста, были ли какие-то курьёзы на сцене?
Д. Хворостовский: Господи, сплошь и рядом!
А. Абдразаков: Ну хоть какой помнишь?
Д. Хворостовский: Я сам курьёзы делаю.
А. Абдразаков: Ты сам?
Д. Хворостовский: Я очень люблю делать курьёзы на последних спектаклях, раскалывать своих партнёров, делать им не подлые, а приятные вещи, чтобы они расхохотались, причём на сцене. Удержаться от хохота — это самая-самая большая проблема. Как правило, последние спектакли любой постановки проходят под этим знаком. Я хотел бы рассказать о своём первом спектакле в Красноярском театре оперы и балета.
А. Абдразаков: Ну давай.
Д. Хворостовский: Это был «Риголетто». Я пел маленькую партию Марулло. Опытные певцы, мои коллеги, дружелюбно приняли меня в свой коллектив. Тогда я был ещё стажёром, которому дали зарплату артиста миманса, но это было очень почётно для меня.
Я вышел, начал петь. Там очень много ансамблевых участков, которые нужно петь по-русски. Я стою, вдруг ко мне поворачивается мой коллега, который поёт Чепрано, бас, и, придавив меня своим пузом, начинает петь текст, который сплошь состоит из прекрасного, великолепного русского мата. Ну он-то отвернулся от публики и, соответственно, стоит лицом ко мне, а мне, понимаешь, некуда деваться.
Боже, как это было ужасно! Я совершенно не мог сдержаться и, в общем, раскололся много-много раз. А им было весело. Так что эти традиции я продолжаю практически всегда. Конечно, на сцене постоянно случаются разные курьёзы, какие-то непредвиденные штуки. И когда ты поёшь на сцене Метрополитен-опера в спектакле, который записывается и транслируется по всему миру, таких курьёзов не хотелось бы.
"Я всё больше и больше замечаю за собой, что я не только исполнитель, но ещё и слушатель".
А. Абдразаков: Но всё-таки мы же все живые люди, и вокалист — это настолько тонкая душа, поскольку многое зависит от состояния, от настроения. Даже погода влияет.
Д. Хворостовский: Конечно, зависит. Всё связано с твоей физиологией, с твоим физическим, эмоциональным состоянием. Но это всё должно оставаться за плечами. Когда ты на сцене, ты бог и король. И всё твоё многочасовое волнение, предваряющее твой выход на сцену, остаётся позади, и ты обретаешь полёт и свободу.
А. Абдразаков: Но ты же прекрасно понимаешь, что, выходя на сцену, ты всегда должен доказать прежде всего себе, что ты лучший. Правильно?
Д. Хворостовский: Абсолютно.
А. Абдразаков: Ты с Ивари уже с 2005 года. Насколько тебе с ним комфортно, насколько вы понимаете друг друга? Я имею в виду не рабочие моменты, а именно на сцене, когда идёт импровизация.
Д. Хворостовский: Я всё больше и больше замечаю за собой, что я не только исполнитель, но ещё и слушатель. Вот с Ивари происходит такое чудо. В последней программе, которая недавно исполнялась в зале Московской консерватории, есть сонеты Петрарки Листа, которые являются едва ли не настоящим раем для пианиста. В своём исполнении Ивари Илья потрясающим образом передаёт пианистический романтизм, экспрессию. Ты не можешь это не ощутить и не отдать должное, не наслаждаться этим. Это совершенно удивительно. Недавно (это было в Париже) я просто стоял и забывался на сцене.
А. Абдразаков: Вступал?
Д. Хворостовский: Конечно, я вступал. Но эти моменты, словно откровение. Когда с тобой на сцене музицирует настоящий, потрясающий музыкант, ты обогащаешься в сто раз больше. Я очень избалован работой с прекрасными пианистами. Но бывает так, что с симфоническими оркестрами, особенно где-то в провинции (не только в России, но и в других странах), получаешь другие ощущения — негативные. И себя приходится смирять.
"Я дирижирую дирижёром, какой бы дирижёр ни был, чтобы дать понять, что я чувствую".
А. Абдразаков: То есть получается, что ты аккомпанируешь оркестру?
Д. Хворостовский: Я дирижирую оркестром и заставляю его дышать и звучать лучше, чем он на это способен. Это очень большая работа. Она нагружает и изматывает тебя в сто раз больше, чем на нормальном концерте. Я очень люблю видеть глаза музыкантов, поэтому я всегда пою лицом к ним.
Я дирижирую дирижёром, какой бы дирижёр ни был, чтобы дать понять, что я чувствую. И это не только темпы, но и всё остальное. И когда я вижу глаза музыкантов, заинтересованные, а иногда и вдохновенные, для меня это очень-очень большая награда. Но когда я вижу музыкантов, которые смотрят в пол и боятся поднять на меня глаза, это очень тяжело. Такое тоже случается: или от неприязни ко мне, или от невозможности хорошо играть и, соответственно, от стыда.
А. Абдразаков: Дмитрий, ты же понимаешь, что не каждый может удержать этот взгляд, этот напор. Ты пел с дирижёром Евгением Колобовым. Как это было?
Д. Хворостовский: Это был восторг, вдохновение. Я всегда говорил и считал, что Женя по-настоящему гениален и не совсем принят и понят музыкантами любого уровня. Я всегда это говорил, всегда это сознавал. Женя не умещался во все эти форматы, он был очень неудобен даже музыкантам, с которыми он работал, которых лелеял и холил, которых воспитывал, с которыми общался, с которыми ругался. Но на сцене это всегда был восторг. Я много раз с ним работал, было много концертов. Это была и постановка «Риголетто» — первый Риголетто, которого я пел в своей жизни. И я прекрасно помню наши часы работы над моей ролью, как он мне помогал и по-музыкантски, и даже по-режиссёрски. Он был настоящий театральный человек, театральный дирижёр, оперный дирижёр. Очень жалко, что его нет.
"Главное, я бы очень хотел быть живым, чтобы поставить детей на ноги, наблюдать за их жизнью, за их успехами и ещё долго помогать им".
А. Абдразаков: А как тебе удаётся сохранять такую форму? Качаешься, плаваешь?
Д. Хворостовский: Бегаю, прыгаю, качаюсь, плаваю, боксом занимаюсь.
А. Абдразаков: Не мешает?
Д. Хворостовский: Наоборот, помогает.
А. Абдразаков: Помогает?
Д. Хворостовский: Конечно. С тех пор как я начал это делать, мой голос вырос и стал гораздо мобильнее, дыхание — в сто раз лучше, инструмент — универсальным.
А. Абдразаков: А твои дети, глядя на тебя, такого известного, популярного человека...
Д. Хворостовский: Они бывают на моих концертах, и им это по-настоящему приятно. Я помню, в прошлом году мы были на фестивале в Братиславе. Я пел перед тысячами людей на открытом воздухе, под дождём. Бедняжки, они весь концерт сидели на первом ряду, укутанные в какие-то пледы, сверху на них была надета плёнка. И когда к концу концерта публика была разогрета, практически как на рок-концерте, Максим и Ниночка выбежали вперёд к сцене и стали принимать аплодисменты вместе со мной.
А. Абдразаков: Ну а что ты думаешь по поводу своих детей? Где бы ты их видел?
Д. Хворостовский: Не знаю, где бы я их видел. Главное, я бы очень хотел быть живым, чтобы поставить детей на ноги, наблюдать за их жизнью, за их успехами и ещё долго помогать им.
А. Абдразаков: Ты с ними играешь? Есть такая возможность?
Д. Хворостовский: Именно с этой стороны они меня больше всего и знают. Они не знают, что я, мягко выражаясь, большой артист. Они знают, что я папа, который приезжает домой и дурачится вместе с ними, бегает, прыгает, таскает их на плечах. Они умеют ценить эти часы. Моменты, которые мы проводим вместе, для них очень ценны.
А. Абдразаков: Ну, это зависит от Флоранс, я считаю.
Д. Хворостовский: Флоша моя, конечно, потрясающая мать. Мало того, что она беззаветно преданна детям и отдаёт им всё своё время, но она ещё и даёт им понять, что я важный человек в их жизни.
"Запись этого диска и пение этой программы — прежде всего дань моей бабушке, моей любимой Марии Николаевне".
А. Абдразаков: Дима, сейчас я хотел бы узнать у тебя, как тебе пришла мысль выступить на Красной площади с военными песнями.
Д. Хворостовский: Это не моя мысль. Мне просто предложили. Военные песни — это прежде всего идея Константина Орбеляна. Я говорю: «Да брось ты! Forget about it». На следующий день я по памяти написал названия песен из тех, которые мы пели вместе с бабушкой. Вот откуда это пошло. Запись этого диска и пение этой программы — прежде всего дань моей бабушке, моей любимой Марии Николаевне.
А. Абдразаков: Ну согласись, это сто баллов.
Д. Хворостовский: Это сто баллов, и это выстрелило, как ракета. Не только потому, что это было на злобу дня, но это ещё и по-настоящему чувствовалось мной.
А. Абдразаков: А почему?
Д. Хворостовский: Для меня это память о моей бабушке, о моём деде, который был убит на фронте. Это память о тех людях, которые защищали нашу родину, которые были убиты во время войны. Это память о тех, кто жил во время войны. Это дань моей матери, дань моему отцу, Дань всем-всем родственникам, которые прошли через годы войны. Я не мог этого не сделать.
Я терпеть не могу формат.
А. Абдразаков: Ну, поскольку мы заговорили о песнях, твоя встреча с Крутым была преднамеренной?
Д. Хворостовский: Случайной. Мы встретились в плавках на пляже в Майами. Я часто там останавливался, приезжая на концерты и на работу. Я знал, кто он такой, но я не знал, насколько огромен его успех, популярность, любовь зрителей и какой он удивительный человек, умнейший, с тонким чувством юмора. И когда мы встретились, он нас с Флошей обаял. Через некоторое время я сам ему предложил: «Слушай, Игорь, может быть, ты мне что-то напишешь? Может, мы что-то попробуем?» Он показал нам несколько новых песен. Мы с Флошей были у него дома, он нам играл, и мы, как белуги, расплакались — так это было хорошо. Две или три его песни вошли в альбом «Дежавю».
А. Абдразаков: Вот смотри, Дмитрий. В данный момент я не могу разделить: эстрада, опера, романсы и так далее. Для меня он всё-таки классик.
Д. Хворостовский: Кто, Игорь?
А. Абдразаков: Да.
Д. Хворостовский: Ну я бы не разделял.
А. Абдразаков: Песни, естественно, для рекламы.
Д. Хворостовский: Я терпеть не могу формат. Сейчас в нашей жизни всё отформатировано. Мне кажется, это не очень хорошо. Наверное, так людям проще и легче ощущать себя или понимать жизнь.
Альбом «Дежавю» написан в нескольких жанрах. И куда это, извините, вместить? Музыкальные критики мучились, пытаясь определиться, в каком это жанре: lounge, или русский романс, или неаполитанское пение? Ничего понять не могли!
С Игорем я абсолютно спокоен. Что бы он ни написал, он пишет это по-настоящему, от чистого сердца. Мне очень близки прежде всего его русские песни, которые он пишет в стиле и традициях классического городского романса. Для меня он абсолютный представитель золотых традиций русской советской песни. Он прекрасный мелодист, он пишет от души. Он выбирает эксклюзивные, исключительные тексты, по-настоящему ценит и знает поэзию.
"Счастье — это когда я дома с моей семьёй".
А. Абдразаков: Дима, в конце нашей программы традиционный блиц-опрос. Лето или зима?
Д. Хворостовский: Лето!
А. Абдразаков: Семь цветов радуги: твой цвет?
Д. Хворостовский: Красный.
А. Абдразаков: Блондинки или брюнетки?
Д. Хворостовский: Брюнетки.
А. Абдразаков: Какие качества ты больше всего ценишь в людях?
Д. Хворостовский: Честность.
А. Абдразаков: Какие не примешь?
Д. Хворостовский: Ложь.
А. Абдразаков: Твой главный недостаток?
Д. Хворостовский: Упрямство.
А. Абдразаков: Если бы ты мог изменить в себе что-то одно, что бы это было?
Д. Хворостовский: Ничего не изменил бы.
А. Абдразаков: Если бы не стал Дмитрием Хворостовским, то кем бы ты был?
Д. Хворостовский: Микеланджело.
А. Абдразаков: Твой любимый писатель?
Д. Хворостовский: Достоевский.
А. Абдразаков: Поэт?
Д. Хворостовский: Пушкин.
А. Абдразаков: Композитор?
Д. Хворостовский: Моцарт.
А. Абдразаков: Художник?
Д. Хворостовский: Художник? Ренуар.
А. Абдразаков: Твой кумир юности?
Д. Хворостовский: Сильвестр Сталлоне. Шучу. Не помню.
А. Абдразаков: Последний прослушанный или купленный диск?
Д. Хворостовский: Суми Джо, Игорь Крутой.
А. Абдразаков: Самый удобный город мира?
Д. Хворостовский: Лондон.
А. Абдразаков: Твоё самое любимое занятие?
Д. Хворостовский: Лежать на диване и плевать в потолок.
А. Абдразаков: Что для тебя счастье?
Д. Хворостовский: Счастье — это когда я дома с моей семьёй.
А. Абдразаков: Дорогой Дмитрий, спасибо, что пришёл в нашу программу «Гримёрка „Орфея“». Спасибо всем, кто слушал нас. А я прощаюсь с вами, до встречи на следующей неделе. Ваш Аскар Абдразаков.