Мясковский Николай Яковлевич

В XX-м веке этот композитор был одним из самых крупных русских симфонистов, - симфония была его любимым жанром, и написал он их много - 27. Мясковского едва ли можно назвать первооткрывателем или новатором, - он скорее завершает целую эпоху в истории русской музыки, и завершает талантливо, так что всё его творчество называют «мудрым обобщением» тех традиций, которые сложились еще у композиторов «Могучей кучки». Он был близким другом Прокофьева, учился с ним на одном курсе в Петербургской консерватории. Среди их педагогов были Александр Константинович Глазунов и Анатолий Константинович Лядов, а если бы они были чуть старше, то застали бы и Николая Андреевича Римского-Корсакова. Им преподавали технику той самой русской школы композиции, основоположником которой был Балакирев. Мясковский принял и развил эти традиции, а Прокофьев отбросил изученные правила, как сбрасывает леса готовое после отделки здание. XX-й век взглянул на искусство иначе, чем XIX-й, - новый взгляд есть и в музыке Мясковского, но этот композитор пользовался прежней, веками обкатанной техникой, а Прокофьев предложил новую. Они показывали друг другу все свои новые сочинения, и, не боясь ни резких выражений, ни комплементов, смело высказывали свои суждения. При этом им удалось на всю жизнь сохранить самую искреннюю дружбу.

Мясковский не сразу решил посвятить себя музыке. Он поступил в консерваторию, почти закончив обучение в Военно-инженерном училище. Его профессия сапёра впоследствии пригодилась ему во время 1-й мировой войны, - он был мобилизован, и четыре года, проведенные на фронте, сильно изменили его характер. Может быть, настоящее мужество, о котором часто вспоминали современники, пришло к нему именно тогда. Вернувшись с войны, он попал в самую гущу музыкальной жизни, которая была особенно оживленной в 20-е годы. А затем наступила пора охоты –пора преследования талантливых композиторов и вообще всех одаренных людей. Трудно сказать, было ли тяжелее во время Второй мировой войны – или в наступившем после нее мире. Мясковский не дожил до смерти Сталина. Он умер в 48-м году, почти сразу после известного постановления Жданова, в котором его, Прокофьева, Шостаковича и еще нескольких композиторов обвинили в формализме. Прокофьев тоже не дожил до «оттепели» – не дожил совсем немного, он умер в один день со свирепым «вождем народа». Шостаковичу повезло больше: он не только застал то время, когда вновь стали исполнять его сочинения, но даже смог оставить воспоминания, в которых позволил себе сказать правду. По странному стечению обстоятельств они до сих пор не изданы на русском языке, их знают только англоязчные читатели.

Но вернемся к Мясковскому. Двадцать семь его симфоний разнообразны и по музыке, и по образному содержанию. Так, 10я написана под впечатлением от пушкинского «Медного всадника», героем 11-й стал Стенька Разин, 12-я, «симфония борьбы», повествует о деревне, сначала – царской, а потом – социалистической, и заканчивается песнью о новой жизни. Это – только несколько примеров композиторских затей. С годами музыка его то насыщалась диссонансами, то вновь очищалась, возвращаясь к народным или церковным напевам. Все же по колориту она, если и не мрачна, то, во всяком случае, сумрачна, - может показаться, что автор ее и в самом деле был угрюмо-задумчив. Однако Кабалевский, хорошо знавший композитора, пишет, о нем так. «Глаза и улыбка [его] словно говорили: «не бойтесь, я вовсе уж не так сумрачен, как это про меня говорят, и как это вам могло самому показаться». Я знал его на протяжении 25 лет, - продолжает Кабалевский, - и ни разу не видел, чтобы он вышел из себя. Он бывал «колючим», если хотите – «ядовитым», но никогда не терял самообладания, и особой присущей ему сдержанности».