Питер Донохоу (Великобритания) – пианист, общественный деятель, обладатель почетного звания Командора ордена Британской империи (2010). Учился в Университете Лидса и Королевском Северном колледже музыки у Д. Уиндхэма; затем год стажировался в Париже у Оливье Мессиана и Ивонн Лорио. После успеха на VII Международном конкурсе имени П. И. Чайковского в Москве (он разделил II премию с Владимиром Овчинниковым, первая не присуждалась), пианист сделал блестящую карьеру в Европе, США, Австралии. В 2006 году Питер Донохоу был приглашён Нидерландами стать Послом Музыки на Ближнем Востоке. Выступал с оркестрами «Гевандхауза», «Концертгебау», Берлинской и Мюнхенской филармоний, с ведущими оркестрами США. За запись Второго фортепианного концерта Чайковского (лейбл EMI) удостоен премии журнала Gramophone, а за Сонату си-минор Листа - Grand Prix International du Disque. На лейбле Naxos записывает большую серию СD (уже выпущено тринадцать дисков), призванных популяризировать британскую фортепианную музыку.
Михаил Сегельман: Господин Донохоу, хочу Вам признаться, что Вы – часть моей семейной истории, потому что в 1982 году мои родители ходили на Конкурс Чайковского, и Вы были их любимым пианистом. Тогда в 1982 году молва сделала противостояние Владимира Овчинникова и Питера Донохоу на Конкурсе Чайковского неким аналогом Брамса и Вагнера. В итоге Питер Донохоу разделил первую премию с Владимиром Овчинниковым. И, как мы понимаем, это был, конечно, вопрос не только музыки, но и вопрос политики, потому как в Советском Союзе каждая победа иностранца на Конкурсе Чайковского была из ряда вон выходящим событием. Поэтому прежде всего я хотел бы спросить о Ваших отношениях с Владимиром Овчинниковым, потому что нынешний конкурс вы судите вместе…
Питер Донохоу: Надо сказать, что после Конкурса Чайковского мы с Владимиром Овчинниковым не так уж много общались. Собственно, наши контакты были весьма ограниченны. Да, я был на конкурсе в Лидсе, где Овчинников выиграл первую премию, а я комментировал этот конкурс для телевидения BBC. Это было пятью годами позже, и мы прекрасно тогда общались. Но, честно сказать, я никогда не знал его близко до предыдущей недели. Во-первых, он замечательный, очень приятный в общении человек. Конечно, прекрасный пианист. Но, что меня действительно удивило тогда на Конкурсе Чайковского 1982 года, это то, как публика была расположена ко мне, как она меня принимала и поддерживала, так, что я даже переживал за Владимира Овчинникова и его поклонников. Потому что на этой неделе для меня стало абсолютно очевидно, как искренняя поддержка зрителей по отношению к одному исполнителю легко превращается в отрицательную энергию для другого исполнителя. К слову сказать, у нас отличные отношения в жюри, мы замечательно общаемся и дружим между собой. Я также знаю, что господин Овчинников новоиспеченный директор Центральной музыкальной школы, и мне было очень приятно увидеть на прослушиваниях конкурса среди зрителей большое количество детей. Это действительно восхищает.
Что касается политики на конкурсе, здесь у меня нет никаких соображений. Но, насколько мне известно, в популярной социальной сети Facebook в наш адрес встречаются обвинения в коррупции, необъективности и глупости. Возможны мы действительно, в глазах кого-то, бываем иногда глупы, но могу с ответственностью заявить, что коррупции нет – это уж точно. На самом деле это невероятно трудно – судить. И ты никогда не можешь быть до конца уверен, что принял правильное и справедливое решение. У меня могут быть одни ожидания, а у других членов жюри совсем иные, у нас могут не совпадать мнения, но мы оцениваем, а не дискутируем. Здесь в принципе очень опасно искать человека, который играет точно также как ты. Да, некоторые члены жюри, например, заслуженные преподаватели, могут быть весьма принципиальны и непреклонны в своем представлении, как это должно звучать. Я думаю, что исполнители в составе жюри в данном случае менее принципиальны, чем педагоги. Обмениваясь мнениями между собой, мы стараемся не вдаваться в конкретные детали. Ведь каждый член жюри – это чрезвычайно опытный и знающий человек, который сам играет или концертирует. И я уверяю вас, что мы априори с большой симпатией относимся к каждому конкурсанту.
Я думаю, что судейство на этом конкурсе – мой самый эмоциональный и самый трудный опыт. Я имею в виду – слушать первоклассных пианистов, а затем выбирать между ними – это просто ужасно. Я уже с нетерпением жду того момента, когда смогу снова вернуться к концертам. Должен признаться, что процесс судейства молодых пианистов, каким я был сам 29 лет назад, вызывает во мне порой отцовские чувства по отношению к конкурсантам. И я действительно невероятно радуюсь, когда слышу фантастическую игру, и чрезвычайно расстраиваюсь, когда у исполнителя что-то идет не так.
Я могу подтвердить это – наблюдая реакцию жюри на прослушиваниях конкурса, я замечаю, что Вы постоянно аплодируете…
Да, я даже это сам предложил на первом собрании жюри, чтобы мы не выглядели как политики, которые сидят и не выражают никаких эмоций. Мы должны быть доброжелательны к каждому участнику, мы должны аплодировать каждому исполнителю, чтобы он просто чувствовал себя комфортно. Вспоминая себя на конкурсе, я осознаю, что живое восприятие жюри крайне важно для исполнителя.
Вы – британский пианист, но я хотел бы Вас спросить о том, как Вы относитесь к процессу глобализации, который мы наблюдаем сегодня повсеместно? И, как Вам кажется, насколько в этом процессе актуален вопрос национальных школ?
Об этом можно говорить бесконечно. Прежде всего, я хотел бы сказать, что я никогда по-настоящему не верил в концепцию школы в ее узком смысле. Давайте поговорим о выдающихся российских исполнителях, которые были на слуху в моем детстве: Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Светланов, Мравинский... Для меня они не представители русской школы, потому что они выше любой школы. Наверное, понятие национальной школы существует для менее великих и одаренных людей. Откуда бы ни был человек, если он талантлив, то он всегда выше школы. Но между тем существует огромная разница между школой и традицией. Традиция действительно важна, она отражает менталитет и культуру страны – культуру в ее широком понимании, которое объясняет нам, что заставляет людей гордиться тем, что они русские или, скажем, британцы, это касается всех людей.
Мой другой вопрос связан с проблемой, которая волнует всех, неравнодушных к Конкурсу Чайковского. Мы все очень разочарованы и опечалены тем, что на нынешнем конкурсе в состязании пианистов по сравнению с другими номинациями так мало европейских исполнителей. Как Вы считаете, могли бы Вы лично, будучи столь известным музыкантом, оказать содействие тому, чтобы молодые пианисты вновь поверили в статус и престиж Конкурса Чайковского?
Во-первых, мое влияние, возможно, могло бы быть действенным лишь в Великобритании. И все же, мне кажется, что подобное влияние исходит в большей степени от властных структур, нежели от музыкантов вроде меня. Я говорю так, потому что у меня был подобный опыт, когда я пытался содействовать музыкальным конкурсам в Праге, Вильнюсе и даже Лондоне, где не было британских исполнителей. Но в России и по сей день так много блистательных музыкантов, мне кажется причина этого кроется в вашей культурной и образовательной политике. Музыка и искусство здесь по-прежнему очень важны. Возможно, также благополучно у вас дела обстоят и в научных областях, медицине – я не знаю. Но русские люди по своему менталитету привыкли упорно и самозабвенно работать, отсюда и результат, не так ли?..
Полностью беседу Михаила Сегельмана и Питера Донохоу слушайте в прикрепленном аудиофайле.
