Государственный Театр Наций представил московской публике вторую премьеру на родной сцене (Петровский пер., 3). «Circo Ambulante» – московский дебют знаковых питерских авангардистов – режиссера Андрея Могучего и художника Максима Исаева.
Все, что происходит на сцене, можно обозначить как депрессивный треш-нуар, вписанный в индустриальный пейзаж заброшенного экологически неблагополучного вулканического острова. Два городских центра – Мясокомбинат и Морг: в первом потрошат туши, изымая бычьи яйца на экспорт, во втором с той же непринужденностью – людей. Цинизму патологоанатомов, работающих в Морге, нет предела – да и как быть иначе, если что ни день, то очередное убийство.
«…Мясо быков, для привлечения акул, выкидывают в океан. Таким же образом поступают с приговорёнными к казни преступниками…», – говорится в прологе пьесы. Жить на острове тягостно и небезопасно: уберегаясь от ядовитых испарений, приходится облачаться в защитные костюмы и противогазы, но и они не помогают, коль скоро попадаешь под горячую руку немилосердной государственной свиты. Словом, мрачная фантасмагория с недвусмысленным политическим подтекстом и узнаваемым антуражем из недалекого прошлого. Впрочем, есть здесь и ряд моментов, столь милых современному авторскому театру: ненавязчивая обнаженка, обилие безыскусных матерных монологов, гипертрофированность актуальных реалий. В придачу по сцене бегают так называемые арт-террористы – бисексуальная троица молодых людей в костюмах белых плюшевых медведей, которые богемно проводят время, балуясь наркотиками и алкоголем, беспрестанно совокупляясь между собой (что приводит к весьма естественным последствиям в виде беременности), и время от времени продуцируя свой «арт». Например, взрывают Мясокомбинат…
Все действие спектакля протекает в ожидании открытия Нового Цирка. Идея исходит от верховного правителя – быдловатого, истеричного и самовластного Обер-Кондуктора, задумавшего превратить родной остров в Центр Мировой Клоунады. Однако образ Цирка скорее метафоричен: режиссер как будто говорит нам, что более безумного цирка, чем наша жизнь, придумать трудно.
Спектакль буквально изобилует аллегориями и персонажами. У каждого своя история. Объединяет их то, что все они эксклюзивно несчастны. Куда интереснее, что, заварив весь этот экспрессивный гнёт, создатели ставили задачей исследовать старинный феномен донкихотства. На деле вышла авторская интерпретация с изрядной долей изощренности. Прежде всего, за Дон Кихота нам выдается женщина в лице народной артистки России Лии Ахеджаковой. К слову сказать, в актрисе чувствуется та щемящая надломленность, необычайно органичная данному образу. Но чем дальше, тем больше. И, пожалуй, мотивации Дон Кихота-Ахеджаковой (изначально рядовой работницы Мясокомбината Марии) еще более призрачны и еще менее адекватны, чем у культового оригинала. Её кульминационный поступок всецело воодушевлен любовью в её самом романтическом понимании, однако избранный метод противодействия (назовем его так) в конечном итоге просто обескураживает. В заключении – пафосный монолог об обретенной свободе и забытом великодушии, который, конечно, звучит, но на откровение не претендует. Вот и получается, что Дон Кихот присутствует в данном спектакле скорее как атмосферное облако, которое задает тон, но материализуется в нечто совершенно другое. Словом, постановка Могучего любопытна и зрелищна, но местами отчаянно плосковата.
Жанровая расшифровка спектакля внутри труппы носит название «сценографический балет». Сценография Максима Исаева воистину впечатляет: рельефная, динамичная, фактурная, многофункциональная. Мясокомбинат чертовски ловко трансформируется в квартиру Марии, резиденцию Обер-Кондуктора, местный бар, Морг, Цирк… Пожалуй, единственное от чего отказываются постановщики в списке трендов – это натуралистичность, и выигрывают. Сценическая условность претворяется с исчерпывающей стильностью и даже изяществом, так, что порой кажется, что сценография здесь переигрывает драматургию. В каком-то смысле она действительно и более гибкая, и более многоплановая, не говоря уж о том, что несет в своем воплощении едва ли не половину той депрессухи, которой овеян весь спектакль.
Но исследуют ли таким образом режиссеры проблему донкихотства, или ищут под этой идеей новые пути самовыражения, любопытнее всего, на мой взгляд, то, с какой легкостью сегодня сами мужчины обезличивают грандиозные архетипические образы мировой культуры. Вспомнить хотя бы того же ангажированного в Театре Наций немецкого режиссера Томаса Остермайера и его Гамлета – мягкотелого, эксцентричного, некрасивого – почти аутиста. Конечно, еще не женщина, но уже и не мужчина. Вот Джули Теймор снимает «Бурю» по Шекспиру (2010), и вместо волшебника Просперо предлагает нам волшебницу Просперу в исполнении великолепной Хелен Миллер. А вот режиссер Андрей Могучий, но уже на российской сцене представляет нашему взору Дон Кихота за Лией Ахеджаковой. И это, конечно, эксперимент, и это, конечно, художественный эпатаж, но над всем этим как будто довлеет некое интуитивное единомыслие. И здесь, пожалуй, есть о чем поразмышлять, прежде всего – а не становимся ли мы свидетелями вполне конкретной гендерной революции?..
Материал подготовила Мария Юрченко
