В эти дни в Бонне проходит традиционный музыкальный фестиваль, посвященный Людвигу ван Бетховену. Одно из главных событий нынешнего фестиваля – концерты Лондонского симфонического оркестра под управлением сэра Джона Элиота Гардинера. Кто такой Гардинер, объяснять излишне. Прославленный дирижер, один из «отцов-основателей» аутентичного исполнительства, музыкант, чей репертуар сегодня поистине универсален, уже в течение полувека не перестает шокировать и восхищать музыкальный мир своими открытиями. Бетховен в трактовке Гардинера непривычен. Это не грозный памятник, а живой человек, подчас нежный и трогательный. Такова и его музыка – хрестоматийные сочинения в исполнении английского маэстро открываются с новой стороны, удивляют и заставляют задуматься.
В субботу, 24 сентября, мы сможем в этом убедиться: в 20 часов в рубрике «Deutsche Welle в гостях у Радио "Орфей"» мы услышим в интерпретации Гардинера Первую и Пятую симфонии Бетховена.
Об этом событии – в первом в истории интервью маэстро российской прессе, эксклюзивном интервью Джона Элиота Гардинера радио «Орфей», записанном Романом Берченко в Бонне на Бетховенском фестивале.
– Ваши интерпретации Бетховена стали сенсацией, всколыхнули мир классической музыки. Чем Вам близок автор, чьи титанические устремления к индивидуальному героизму во многом противоположны нынешним усредненным стандартам человеческой жизни?
– Я полагаю, что Бетховен это первый композитор, который стал разговаривать с нами с позиции человека. Его симфоническая музыка очень необычна. Он вкладывает в нее невероятное музыкальное содержание – эмоциональное и даже политическое. Иногда забывают, что Бетховен выходец из немецких буржуа, из этого очень уютного, мирного и провинциального городка Бонна, стоящего на берегу Рейна. Но его мышление формировалось в другой плоскости. Он был очень вовлечен в политические события тех дней, прежде всего, в перипетии Французской революции. Он находился под громадным влиянием композиторов эпохи Французской революции, таких как Госсек; Мегюль, Керубини – итальянец, живший во Франции. Он использовал оркестр как средство выражения поэтико-философских и политических идей, которые закодированы в его симфониях с помощью музыкального языка. Все знают историю Героической симфонии, которая была посвящена Наполеону Бонапарту. Затем последовало крушение иллюзий, когда император Наполеон предал те ценности, в которые верил Бетховен. Что касается Пятой симфонии, то она привычно трактуется, как стук судьбы в дверь, или как некий закодированный язык возмездия, что весьма близко по смыслу. Однако Арнольд Шмитц, блестящий немецкий музыковед еще в 1930-х – 40-х годах впервые обнаружил связь между симфонией и «Марсельезой», гимном Французской революции, сочиненным Руже де Лиллем. Там есть такие слова: «Мы клянемся с мечом в руке бороться за республику и за права человека». И эти идеи прямо выражены в музыке симфонии – вплоть до того, что можно подтекстовать начальный мотив финала французским словом «liberté» – «cвобода». Эти идеи современны и злободневны всегда и везде, поэтому Бетховен и сегодня актуален.
– Англия дала миру выдающуюся исполнительскую школу, Лондон в течение столетий является одной из музыкальных столиц мира. Тем не менее, число гениальных английских композиторов в истории невелико. Чем Вы могли бы объяснить этот феномен?
– К Золотому веку английской музыки можно отнести период между XV-XVI веками и началом XVII века. Полифоническая школа: Кристофер Тай, Уильям Бёрд, Орландо Гиббонс…. Композиторы эпохи Реставрации, начиная от Хамфри и заканчивая Перселом… А затем наступил период, похожий на ситуацию, которая сложилась во Франции: музыка, пришедшая из-за границы, была более востребована, чем произведения «домашних» авторов. Во Францию пришел Люлли, затем Глюк, после революции – Керубини, Россини, Верди… В Англию переехал Гендель, который стал англичанином. Он был очень влиятельной фигурой в первой половине XVIII века, после него был Гайдн, который тоже был приглашен в Лондон. Что касается отечественных талантов, то в Англии тоже были хорошие композиторы, может быть, не самого первого ранга: Бойз, Грин, в XIX веке – это Пери в Стэнфорде, и конечно потрясающе талантливый Элгар. Кстати, мой двоюродный дедушка Генри Балфон Гардинер тоже был английским композитором. Он учился в Германии, в так называемой Франкфуртской группе. В XXI веке мы больше любим музыку из других стран, и мы не придерживаемся жесткой позиции в отношении интерпретаций. В Германии сложнее – там предпочитают традиционную трактовку. Я записал бетховенские симфонии в 90-х с моим Революционно-романтическим оркестром – мы приложили много усилий, чтобы воссоздать то ощущение, которое закладывал в произведение сам Бетховен, использовали те инструменты, которые он слушал до того, как потерял слух. Я многому тогда научился. И когда Лондонский Симфонический Оркестр, с которым я много исполнял музыку XIX века, обратился ко мне с просьбой сыграть вместе Бетховена, я отнесся к этому скептически: почему замечательный виртуозный современный симфонический оркестр вдруг захотел исполнить симфонии Бетховена с дирижером, который больше связан с историческими инструментами? Они сказали: «Просто приезжай и попробуй, потому что мы ощущаем, что немного сбились с пути». Это было 4 с половиной года назад. Я попробовал. Сначала ощущалось некое сопротивление и противодействие, но потом оно исчезло. За время нашей работой над Бетховеном оркестранты стали чрезвычайно гибкими, вовлеченными, заинтересованными. Тот Бетховен, которого мы исполняем сегодня, - это сочетание моего и их опыта, их виртуозности и моей любви к Бетховену. Я считаю, что в результате получилось хорошо. Я ими восхищаюсь, и то, как они вчера играли, очень меня воодушевило.
– Если бы из всех Ваших записей Вам разрешили оставить только одну, что бы Вы выбрали?
– Это наподобие того, что бы я взял на необитаемый остров? Я думаю, это будут «Бореады» Рамо, его последняя опера. Это шедевр, написанный для музыкального театра. Рамо для меня один величайших композиторов, он находится на самой вершине.
– А если бы Вам пришлось выбирать одно сочинение из всей мировой музыки, на чем бы Вы остановились?
– Это очень трудный вопрос. Я думаю, это месса си минор Баха. Я называю это сочинение просто потому, что Бах может быть упомянут как некое совершенство. Я очень его люблю.
– Если бы Вам предложили вернуться в прошлое, какой год Вы набрали бы на машине времени?
– О, это несложно. Я бы хотел перенестись на рубеж XVI-XVII веков, когда были созданы первые оперы. Я хотел бы быть во Флоренции, слушать Перри и Каччини, я бы хотел слушать Клаудио Монтеверди, когда он сочинил «Орфея», когда творили Караваджо и Рубенс, когда писал свои пьесы Шекспир, когда Европу буквально взорвала научная революция, сделанная Фрэнсисом Бэконом. Это фантастическая эпоха, в которой я хотел бы побывать.
– Если бы на свете не существовало музыки, чем бы Вы занимались?
– Моя жизнь разделена на две части. Помимо музыки, я очень увлечен окружающей средой: своей фермой, посадкой деревьев и очень люблю этим заниматься. Поэтому я не хотел бы жить ни без музыки, ни без своей фермы. Хотя, если бы не было музыки, я чувствовал бы себя обделенным.
– Вы счастливый человек?
– По существу, да.
С Джоном Элиотом Гардинером беседовал Роман Берченко
Перевод Наталии Иншаковой
