Представляем вашему вниманию эксклюзивное интервью американского пианиста Вэна Клайберна – победителя Первого Конкурса Чайковского и Почетного председателя жюри в номинации «Фортепиано» нынешнего конкурса, которое он дал специально для радиостанции «Орфей».
>> Галереи РГМЦ: Вэн Клайберн на радио "Орфей"
Ирина Тушинцева: Господин Клайберн, мы рады Вас приветствовать в эти дни проведения XIV Международного конкурса им. Чайковского. Вы были избраны Почетным председателем жюри нынешнего конкурса…
Вэн Клайберн: И это была огромная честь для меня. Вы знаете, когда я получил письмо из посольства, я был необычайно взволнован.
Вы не ожидали этого?..
Нет, я действительно этого не ожидал.
Вы стали своеобразным символом Конкурса Чайковского с того самого времени, когда стали первым его победителем. Каково это – быть иконой этого конкурса?
Прежде всего, это огромная честь. Мне кажется, что большей частью так происходит оттого, что люди меня знают и чувствуют мою большую любовь к русской культуре, русской музыке и русским людям.
После Вашей победы на Конкурсе Чайковского по всему миру заговорили о феномене Вэна Клайберна. Что Вы думаете об этом? Можно ли об этом говорить, и если да, то в чем же тогда заключается таинство?
На самом деле я не имею ни малейшего представления. Но мне очень приятно, и это очень волнующе, что меня хотят слушать. Каждый раз я очень взволнован этим обстоятельством.
Занимаетесь ли Вы на рояле в эти дни?
Да, я занимаюсь. В последний месяц или два я не мог по причине того, что был очень занят. Но сейчас – да.
Какую музыку Вы предпочитаете играть?
О, это обычный репертуар. Но знаете, любопытно, что, когда мне было восемнадцать, я хотел освоить весь репертуар, чтобы понять, какая музыка ближе всего именно для меня. Ведь и музыка, и искусство – всё это очень субъективно, и я искал то, что способно выразить мое «я». Поэтому я очень тщательно изучил весь фортепианный репертуар. И когда мне было далеко за сорок, я вновь это сделал. И тогда я сказал себе – да, я был прав, в молодости я сделал правильный выбор.
Какая музыка лежит в основе Вашего музыкального «я»?
Рахманинов, Чайковский, Шопен, Лист, Бетховен, Моцарт, Бах – у нас в классической музыке такой невероятный репертуар. И я всегда говорил, что Россия благословлена географически, просто даже по расположению, потому что одна ее часть находится на Востоке, а другая на Западе. И в России вы можете найти звуки всего мира. Почти два столетия русская музыкальная культура блещет именами выдающихся композиторов и исполнителей. То, что за эти двести лет из России вышли музыканты, которых знают и любят во всем мире, это просто невероятно.
Кого из русских композиторов любят больше в США?
Чайковский, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович, Римский-Корсаков, Скрябин – всех этих композиторов там любят.
С момента Вашей победы на конкурсе прошло уже 53 года. Каковы Ваши самые яркие воспоминания о том времени?
Начну с того, что, когда мне было пять лет, мне подарили детскую книжку, там были картинки разных интересных мест по всему миру, и я очень хотел все их увидеть. Там была фотография изумительно красивой церкви, и я сказал: «мама, папа, отвезите меня туда». И вот через несколько лет я там уже был. Другое воспоминание – о том, как я впервые шел по лестнице Большого зала Московской консерватории. Я даже точно помню время – это было в одиннадцать часов утра. На этот час мне назначили репетицию на рояле в Большом зале. И моя предшественница, которая занималась до меня – замечательная пианистка из Парижа – пока я поднимался по ступеням, играла ми-бемольный Этюд-картину Рахманинова. И эта музыка меня абсолютно покорила – это были необыкновенные эмоции.
Потом, когда уже после Конкурса Чайковского Вы еще несколько раз приезжали в Москву, Вы переживали то же самое?
О, да, эмоции были такие сильные и глубокие…
А почему Вас так вдохновляет Большой зал Московской консерватории?
Потому что это святая земля. Еще есть консерватория в Санкт-Петербурге, там же есть филармония – это все великолепные залы. Но здесь в Москве у вас столько залов – и Большой зал консерватории, и Большой театр – какой невероятный мир!
Может быть, Вы помните Ваше общение со знаменитыми русскими музыкантами на конкурсе?
О, да, я это очень хорошо помню. Это было так волнующе. Я помню, как добр был ко мне господин Шостакович. Его сын Максим – будущий дирижер – тогда был маленьким мальчиком, и он был таким прекрасным. Я много раз видел Максима потом, и всякий раз говорил ему, как добр был ко мне тогда на конкурсе его отец. Ну, и конечно, мой очень-очень хороший друг Слава Ростропович. Он и его прекрасная жена Галина Вишневская. Их дочь Ольга добилась таких замечательных успехов, она ежегодно проводит в России фестиваль памяти своего отца, и это так важно.
Помните ли Вы эту историю, когда Вы играли, жюри Вам ставило оценки, и Святослав Рихтер поставил вам «25», а остальным участникам конкурса ноль?
Да, конечно, я помню – это было так мило. Рихтер был замечательным музыкантом и человеком. И, конечно, Эмиль Гилельс – это был выдающийся пианист…
А правда ли, что он подошел и поцеловал Вас в качестве поздравления?
Неужели вы знаете эту историю? Странно, я никогда ее не рассказывал. А знаете, почему? Он был таким потрясающим музыкантом, таким страстным, что я думал, уж не приснилось ли мне это, было ли это на самом деле. Именно поэтому я никогда не рассказывал эту историю, потому что я и сам тогда пребывал в каком-то трансе.
Конечно, это очень личное воспоминание…
Да… И публика тогда была очень хороша. Примечательно, что тогда среди публики была бельгийская королева Елизавета – великая женщина и очень хороший музыкант. Она с дочерью была в зрительном зале, и я был так взволнован, встретив ее. Я видел, как в Бельгии она вручала призы Флиеру, Ойстраху, Гилельсу, и вот здесь я ее встретил сам. Русские люди ее очень уважали.
После Конкурса Чайковского Вы выступали по всему миру и имели возможность оценить разные аудитории. Что Вы думаете именно о московской публике?
Знаете, я всегда говорю, что моя любимая публика – это публика, которой я нравлюсь (смеется).
Расскажите, как вообще получилось то, что тогда, в 1958 году Вы решили поехать на конкурс?
Я слышал такую историю возникновения конкурса: в то время в мире ощущался огромный технический прогресс. И многие музыканты говорили тогда: сегодня все обсуждают технические новшества, но почему-то никто не вспоминает о музыке. И вот однажды выдающиеся русские музыканты – Шостакович, Гилельс, Ростропович и другие – собрались вместе и решили организовать конкурс в честь великого русского композитора Петра Ильича Чайковского. Это было в сентябре 1957 года. Я жил тогда в Техасе дома со своими родителями. Мне позвонил концертный менеджер Александр Грайнер и предложил поехать в Москву на конкурс. Он сказал: «Ты любишь это, Вэн, и ты должен туда поехать».
Но это был не первый Ваш конкурс?
Нет, к тому времени я участвовал уже во многих конкурсах в Америке. Но это был мой первый международный конкурс. Прежде я никогда не бывал за пределами моей страны, это была моя первая поездка. Я тогда сказал моей маме – моей первой и единственной до семнадцати лет учительнице – «Мама, ты должна поехать со мной». Но она ответила: «Нет, я не поеду, тебе уже больше 21 года, и теперь твоя жизнь зависит только от тебя. Я никак не смогу тебе помочь на сцене. И все твои решения, твои взлеты и падения – теперь это все решаешь ты сам».
Но она могла просто Вас поддержать, будучи среди зрителей?..
Да, могла бы, и я бы это, безусловно, почувствовал. Но она была очень мудра, и на самом деле была права. Когда вы на сцене, у вас нет времени и возможности спрашивать у кого-то, что и как делать.
Когда Вы на сцене, о чем Вы думаете больше – о музыке, которую Вам предстоит играть, или о том, чего хотел композитор?
В классической музыке очень важна экспрессия и интерпретация. Когда вы смотрите в ноты и видите там «pianissimo», «crescendo», «diminuendo», вы должны чувствовать эти «crescendo» или «diminuendo». Все люди разные. Когда вы выходите на сцену, все зависит только от вас. И это налагает на вас определенную ответственность, потому что вы должны показать публике ваши мысли – то, что вы думаете об этой пьесе и об этом композиторе.
Кем Вы себя чувствуете на сцене? Есть разные типы пианистов – Вы публичный оратор или Вы приглашаете публику в мир Ваших внутренних переживаний?
Да, последнее как раз абсолютно верно. Потому что вы выражаете то, что вы думаете, но словами композитора.
Как Вы интерпретируете? Чувствуете ли Вы себя тем, кто передает некое сообщение, которое нам посылает композитор, или, играя, Вы как бы пересочиняете его произведение на сцене?..
Нет-нет. В классической музыке подобное самовыражение совершенно ни к чему. Здесь вы должны просто передавать то, что хочет композитор.
Что для Вас значит быть тонким музыкантом?
Я никогда не думал об этом. Я просто играю музыку (смеется).
Что Вы думаете об искренности и правдивости?
Это очень важно, потому что вы проявляете свою художественную правдивость в том, как вы интерпретируете произведение, в том, как вы видите его архитектонику. Всякая музыка имеет определенную архитектуру – это так удивительно! Когда вы играете первую ноту, вы должны видеть последнюю.
Когда Вы начинаете работу над новой пьесой, о чем Вы думаете в первую очередь? Что помогает Вам понять музыку?
Здесь столько разных аспектов и точек зрения. Музыка очень сложна, и каждый раз приходится воссоздавать ее заново, передавая это ощущение публике.
Давайте вернемся к Вашему участию в Конкурсе Чайковского – не удерживала ли Вас от поездки «холодная война»?
Я много читал об этом в газетах, но ничего подобного не увидел, когда приехал. Люди были очень приветливы и открыты…
Вы не раз говорили о том, что Конкурс Чайковского изменил вашу жизнь…
Да, это действительно так…
Как Вы думаете, если бы Вы сюда не приехали, как бы сложилась Ваша карьера?
Я не знаю. Здесь я испытал невероятные эмоции, встретился с потрясающей публикой, которая действительно очень глубоко знает музыку. Она сопереживает исполнителю, чувствует то, что он хочет сказать. И это так вдохновляет!
У нас есть такая поговорка: «Нет пророка в своем отечестве». Вы сделали себе имя в России, но Вас не заметили в США – почему?
У меня нет никаких объяснений по этому поводу. Я очень благодарен России за то, что она дала мне имя. Именно в России меня стали называть Ван Клиберн (смеется).
А какое имя Вы предпочитаете?
Да, можно и Ван Клиберн. Ведь в те годы я никогда не говорил, что в Советском Союзе меня неправильно называют. И лишь когда это неверное произношение проникло в Америку, я стал пытаться исправить ситуацию. Я написал письма в «Известия» и «Правду» с просьбой вернуть мое настоящее имя: Вэн Клайберн. Но скажу еще раз: я совсем не в обиде, когда здесь, в России, меня по привычке называют Ван Клиберн.
В Москве и в России Вы стали кумиром, а для Вас самого кто является кумирами в музыке?
Знаете, кумиром моей матери был Рахманинов. Когда мне было четыре года, 14 ноября 1938 года Рахманинов приехал в Шривпорт (Луизиана), где мы тогда жили, и моя мать познакомила нас с Рахманиновым. К тому времени я не раз слышал его записи, и моя мать лично слышала его игру много раз. И я так мечтал услышать его игру на концерте. Но, к сожалению, как это часто бывает в детстве, я заболел ветрянкой и не смог пойти на концерт. Когда моя мама вернулась домой после концерта, она сказала мне: «Это было блестяще. Как жаль, что тебя там не было». По прошествии времени, когда я уже вернулся с Конкурса Чайковского в 1958 году, в Нью-Йорке я познакомился с женой и дочерью Рахманинова, у нас были хорошие отношения. И теперь я знаю его внуков и правнуков…
Беседовала Ирина Тушинцева
Перевод Дмитрия Ушакова
