Вдохновенный театр «Chiten» из Японии посетил с гастролями Москву. И хочется верить, что та часть публики, которая живо интересуется радикальным театром и готова к его восприятию без преждевременного скепсиса, была чрезвычайно тронута. Потому что, если в современном искусстве и есть откровения, то Чехов в интерпретации театра «Chiten» – одно из них…
Лидер труппы и режиссер-постановщик Мотои Миура лишил свои постановки всего, что нам прежде казалось важным в театре – костюмов, декораций, темпа действия, музыки… и оставил только суть драмы чеховских героев – обнаженные эмоции, застывшие в напряженном воздухе.
В своем авторском видении Мотои Миура не производит никакого намеренного художественного диссонанса: он не переносит героев в современную действительность, не наделяет их извращенными страстями, не ищет эпатирующих подтекстов. Но он создает для них абсолютно безотносительное, абстрактное пространство, в определенном смысле оторванное от всего – от эпохи, места, этноса… И каждая фигура чеховской пьесы, помещенная в это пространство, становится глубоко умозрительной. Подобно тому, как вишневый сад у Чехова воплощает собой Россию на сломе эпох («Вся Россия – наш сад»), так каждый герой у Миуры – это любой человек и в то же время целая общность людей, к поколению которых он принадлежит.
Конечно, Чехову, как любому рефлексирующему художнику, было важно изобличить изъяны и отразить катаклизмы своего времени. В своей трактовке Мотои Миура полностью абстрагируется от всякой пространственно-временной конкретики, и в этом смысле японская (азиатская) фактура для русского зрителя, вопреки всем ожиданиям, оказывается крайне удачной для постижения этого замысла.
Но что же остается вне контекста предреволюционной России на пороге перемен? А остаются самые тривиальные жизненные конфликты: неспособность людей радоваться счастью друг друга и сопереживать чужому горю, зацикленность на собственных бедах, неумение адекватно воспринимать окружающую действительность… Да и сам вишневый сад здесь становится еще более спекулятивным, воплощая собой нечто, приходящееся для одного приобретением, а для другого утратой.
Пожалуй, такой Раневскую мы еще не видели, такой ее не видели учителя, преподававшие нам литературу в школе, такой ее не знал и сам Чехов. Мотои Миура отнял у нее всякую острохарактерность, и представил перед зрителем одно лишь переживание, составляющее драму героини. Олицетворяя собой совокупность людей единого класса, мы видим, что Раневская (каждый представитель этого класса) может быть какой угодно: такой, как прописал ее Чехов – расточительной, инфантильной, эгоцентричной, но вместе с тем доброй и отзывчивой, способной на заботу и поддержку по отношению к другим людям. Она может быть гораздо более деспотичной и жестокосердной, или наоборот лишенной всякого налета самодурства. Величина ее трагедии никак не меняется относительно ее личностной сущности.
И Сатоко Абэ (исполнительница роли Раневской), сидящая почти недвижимо с поджатыми, словно у белочки, руками, выражающими ее беззащитность, надломленность и неприспособленность к новой жизни, вызывает бездну сопереживания и симпатии у зрителя.
"Вишневый сад" в постановке театра Chiten (реж. Мотои Миура) / фото с сайта www.andart.jp /
Сценическое пространство поделено режиссером на три мира – Раневской, Лопахина и «вечного студента» Пети Трофимова. Но как? У каждого из этих миров нет антуража, есть только энергетика. Раневская с дочерьми и Гаевым – смиренные, подавленные, застывшие – сидят на груде оконных рам, как бы символизирующих упадок и скорое крушение их прежней жизни. Лопахину, как временному хозяину положения, дано больше всего движения: он, то обходит сцену по периметру, то пересекает ее поперек, то падает, то скачет, то танцует… Он же под знаменитый Вальс Хачатуряна из «Маскарада» буквально беснуется от своего счастья, и груды монеток звенят под его ногами. Точечно, то в одном, то в другом углу сцены возникает Петя Трофимов, реалистично смотрящий на будущее, но, увы, не способный убедить ни тех, ни других…
Собственно, больше нет никого и ничего. Наблюдая японскую постановку, поначалу складывается ощущение, что вниманию зрителей представляется не спектакль, а художественно оформленная читка пьесы. Герои не взаимодействуют между собой, их миры не пересекаются – и разность их динамической активности, и точно обозначенное местоположение в пространстве сцены это очень ярко выражают. Цепочки монологов насыщают атмосферы эмоциональными потоками. Словно вступая в схватку с экзальтированным вальсом Лопахина, изничтожающим последние надежды Раневской, Аня (Сиэ Кубота) срывается на русский: «Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю тебя…». Театр «Chiten» взывает к чувственности через саму чувственность, оставляя позади зрелищность, провокации и прочую театральную аффектацию…
Хочется от души поблагодарить Центр имени Мейерхольда (ЦИМ) и лично его арт-директора Павла Руднева за возможность увидеть спектакли японского театра «Chiten» в Москве и за готовность всегда предоставить дополнительные места и разместить всех желающих на своих спектаклях.
В ближайших планах ЦИМа: приезд труппы Хуана Карлоса Кораццы (Испания) (26, 27 и 28 февраля), а также гастроли Польского театра в рамках фестиваля «Золотая маска».
Мария Юрченко, обозреватель интернет-редакции РГМЦ
