Гость студии – член жюри XIV Международного конкурса имени П.И. Чайковского французский пианист, профессор Парижской национальной консерватории Мишель Берофф. С ним беседует ведущая радио "Орфей" Фаина Коган.
Мишель, Вы впервые приехали на конкурс Чайковского в качестве судьи?
Да, это так.
Как вы оцениваете конкурс этого года, что Вы можете сказать об уровне конкурсантов?
Уровень участников очень высок. Было удивительно увидеть высокое качество исполнения кандидатов, которые были отобраны для участия в конкурсе. Я только вот сожалею, что не так много европейцев – французов, немцев, итальянцев, англичан. И это получается конкурс высокого международного уровня, но с чрезвычайно большим количеством русских участников. Это, конечно, вполне нормально, но вместе с этим я хотел бы видеть среди них и своих соотечественников.
Повезло в этот раз виолончелистам. Там были Ваши соотечественники – Эдгар Морё, там были итальянцы, немцы. Будем надеяться, что в следующий раз мы Вас тоже увидим в качестве члена жюри и много Ваших соотечественников в качестве участников конкурса.
Будем надеяться.
Вам было трудно выбирать лучших из лучших каждый раз на очередном туре. Или для Вас как для музыканта было все сразу ясно?
Собственно, как во многих конкурсах такого высокого уровня как этот, есть участники, которых сразу отмечаешь, видишь – что это неординарные личности. В этом плане для нас проще, потому что следишь за ними, поддерживаешь их как можешь. И кроме этого, несмотря ни на что, есть и такие, которых хочется слушать вплоть до самого финала в меньшей степени. Но это совсем малая часть. Но в целом – большинство прекрасных пианистов, каждый из которых наделён собственными персональными качествами. И для нас порой сложно принимать решение. Слава богу, например, первое испытание длится около часа. За это время конкурсант представляет различный репертуар. И действительно оценивать легче, нежели в тех конкурсах, где на такое испытание отводится 15-20 минут.
Такой вопрос – если не захотите, можете не отвечать. Вы для себя открыли какие-то яркие индивидуальности, неважно прошёл человек на следующий тур или нет. Могли бы назвать тех музыкантов, которые Вам особенно показались яркими?
Трудно дать ответ на этот вопрос. Имён, конечно, я сейчас называть не буду – конкурс ещё не завершился. Но Вы правы – есть пианисты – один или два, которые мне понравились, которые заинтересовали меня как творческие личности, но которые не прошли в очередной тур. Но у каждого члена жюри, пожалуй, был один или два музыканта на примете, но которые не прошли. Но таковы правила. Это одна из составляющих конкурса.
А что касается второго тура,разделённого на два этапа – об этом спрашивают практически всех членов жюри... Вам кажется логичным, чтобы конкурсант после сольной программы, довольно-таки большой, ещё раз выходил на сцену с камерным оркестром и играл Моцарта?
Я думаю, что важно было услышать этот концерт Моцарта, который, безусловно, по-иному представил нам всех пианистов. И надо же было как-то отобрать сначала 30, потом 12, затем 8, 5… Было бы достаточно времени, мы бы, вероятно, предпочли услышать исполнение всех конкурсантов на втором туре, в том числе их исполнение моцартовского концерта, а не только тех 12, кто исполняли Моцарта. И, думаю, для нас было важно. Да и это сильно повлияло на те баллы, которые участники получили.
Когда мы беседовали до эфира, выяснилось, что Вы в своё время сами чуть было не попали на Конкурс им.Чайковского в качестве конкурсанта в 1966 году?
Да, действительно. И мне очень жаль, что так сложилось. Я всегда восхищался русской пианистической школой. Это некая легенда, актуальная и по сей день. И мне крайне жаль, что в своё время, когда я заканчивал обучение в Парижской консерватории, время проведения конкурса пришлось ровно на те даты, когда мне надо было сдавать выпускной экзамен. И, к моему большому сожалению, директор консерватории отказал мне, когда я просил отпустить меня в Москву. И, по правде сказать, это, безусловно, изменило многое. Речь шла о том, что, возможно, после я буду работать с Гилельсом. Так что, каким путём ты движешься по жизни, зачастую не так важно, но вектор движения получается разный.
А сами вы много участвовали в конкурсах?
Нет. Случилось так, что я победил в 1967 году – через год после конкурса Чайковского, о котором шла речь – на Конкурсе Оливье Мессиана, первом международном конкурсе исполнителей современной музыки. Эта победа принесла мне много концертов. И я подумал, что уже нет смысла принимать участия в других конкурсах.
То есть самолюбие было удовлетворено?
Дело не в этом. Конкурсы, конечно, важны для современной музыкальной жизни. Но если тебе сопутствует удача, то нет смысла принимать участие в большом количестве подобных состязаний. В некотором смысле конкурс – это «необходимое зло». То давление, которое испытывают участники конкурсов, это же чудовищная нагрузка. И единожды исполнитель прошёл через подобное испытание, ему становится много проще выступать с концертом перед полным залом. А вот когда тебя оценивает жюри – это кошмарно.
Вы являетесь профессором Парижской национальной консерватории. Советуете ли Вы ученикам участвовать в разного рода конкурсах?
Сегодня по всему миру проходит столько конкурсов разного уровня – крупных и более скромных, что все молодые исполнители рвутся принять в них участие. Вот им не терпится поучаствовать в конкурсе. И я стараюсь, по мере своих сил – обучение у нас длится в зависимости от факультета от трех до пяти лет – так вот я стараюсь их всячески призвать к тому, чтобы по крайней мере в течение первых двух лет они нарабатывали репертуар. Это время, проведенное в консерватории – уникально и его можно так потерять безвозвратно. Потому что потом люди переходят к активной жизни. И в этом плане чрезвычайно важно пару лет потерпеть без конкурсов.
Что касается работы в качестве члена жюри. Часто ли Вами приходится судить своих молодых коллег. И что для Вас самое важно, когда Вы оцениваете конкурсанта?
И правда, я уже был членом многих жюри разных конкурсов – вот конкурс Чайковского, конкурс Вэна Клайберна, Международный конкурс в Лидсе, конкурс пианистов Маргариты Лонг и много других. Но, как и все члены жюри, я стараюсь найти настоящего исполнителя, личность. При этом надо отметить, что даже в менее значимых конкурсах уровень исполнителей очень высок. И туда люди приходят ведь не для того, чтобы продемонстрировать искусство – искусство невозможно продемонстрировать – мы музыканты, люди искусства, и этого достаточно. Проблема конкурсов заключается в том, что там показывают, что играют быстрее, техничнее. И оценивают на конкурсах участников как спортсменов. И в этом опасность конкурсов - в том, что там победить может, например, тот, кто будет исполнять произведение с самой высокой скоростью.
Как Вы оцениваете акустику Большого зала консерватории после ремонта?
Для сольных концертов там идеальная акустика. Для фортепиано, которое обладает богатым звуком, всё идеально. Что же касается больших концертов, то объем зала быстро оказывается наполненным. И для гармоничного восприятия тут несколько сложнее всё. Но, я думаю, что дирижёр вполне может справиться с задачей. Но это прекрасный зал. Зал, окутанный ореолом славы – сердце начинает учащенно биться, когда вспоминаешь, сколько великих музыкантов выступало в этих стенах. Прекрасный зал…
В этом году наша радиостанция классической музыки транслирует все прослушивания пианистов. Есть ещё web-трансляция в интернете. Есть ли во Франции такая практика, когда France musique или Radio classique транслирует конкурс или прослушивания? Как Вам кажется, интересно ли это публике?
К сожалению, не всегда все так хорошо обстоит. France musique действительно транслирует в прямом эфире заключительные этапы конкурсов, но туры конкурсов не передаются. Замечательно, что существует радиостанция, которая транслирует все этапы конкурса. Ну и, конечно, сейчас просто удивительно, имея под рукой интернет, получить возможность следить в режиме реального времени за ходом конкурса. К сожалению, в этом вопросе Франция пока немножко отстаёт.
Вам это нравится?
Конечно! К сожалению, французские радиостанции оказываются жертвами рейтингов. Высчитывается количество слушателей. И если вдруг их оказывается недостаточно, программу закрывают. И это очень жалко. При том, что France musique – радиостанция, вещающая на всю страну, с весьма качественными программами, тенденция примерно вот такая.
Несколько слов о Вашей творческой деятельности. Быть членом жюри почётно, но, я думаю, Вы себя прежде всего позиционируете как пианист? У Вас огромная дискография от Баха до Стравинского. И там очень много русской музыки – Вы записали и Прокофьева, и Стравинского, и Мусоргского. Почему Вы обратились к этим композиторам?
Действительно в моей дискографии две важных полюса – французская музыка и русская музыка. Они всегда для меня было особенно важны. Не знаю, так было, пожалуй, всегда - с возраста 10 – 11 лет. Помню, у была пластинка о которой я мечтал – это был Третий концерт Прокофьева, который исполнял американский пианист Байрон Дженис, дирижёром был Кирилл Кондрашин. Этот диск был для меня чем-то сверхъестественным. Я говорил себе: «Смогу ли я когда-нибудь исполнить это произведение и записать его!?»
Я всегда обожал музыку ХХ века. Авангардную музыку, но также и музыку великих классиков ХХ века. Я был в восторге от Бартока, Прокофьева, Стравинского, конечно, французская музыка, начиная с Равеля, и современная музыка.
Я знаю, что Вы записали интеграл Дебюсси. Было это достаточно давно. Но, наверное, без Дебюсси ни одни французский пианист себя не мыслит?
Музыка Дебюсси, даже при том, что не было прямых последователей, стала всё-таки настоящей революцией в истории западной музыки. И для французов, по-моему, это существенное наследие. К сожалению, я обратил внимание, что на проходящем сейчас конкурсе, Дебюсси играют мало. Играют больше Равеля. Его музыка больше позволяет показать виртуозность исполнения. А Дебюсси – это целая вселенная с бесконечным поэтическим богатством. И для меня действительно это настоящее национальное достояние.
Полушутливое предложение: давайте сделаем совместный международный русско-французский конкурс имени Дебюсси.
Это была бы прекрасная идея. Я буду первым членом жюри, который будет приглашен.
Я знаю, Вы много играли с оркестрами и с разными дирижёрами. Большой список – Аббадо, Баренбойм, Бернстайн, Дютуа, Эшенбах, Дорати, Мазур, Превэн, Ростропович… Когда Вы играете с оркестром, с дирижёром, для Вас, для музыканта, что самое главное? Что Вы ищите у Вашего коллеги дирижёра, чтобы ваше видение музыки совпадало?
В любом случае, главное – чтобы концерт удался. И надо, чтобы было две концепции исполнения – пианиста и дирижёра, чтобы они были согласованы. Это не всегда удаётся. Бывает, что дирижёр настолько выдающийся, что смиренно внимаешь и говоришь себе: «вот, я многому научусь!». Бывает, что некий баланс возникает быстрее. Но обычно с великими дирижёрами всегда удаётся найти гармоничное поле для самовыражения. Кстати сказать – это особенность великих, они открыты. И именно это даёт им возможность выступать с выдающимися разными исполнителями.
В любом случае, музыка – это процесс сопричастности. Причастность наряду с дирижёром к музыке – это способ, чтобы музыки было больше. Здесь не должно быть оппозиции. Должно быть совместное творчество.
Полностью интервью можете послушать в аудиофайле.
