Выдающийся композитор современности, лауреат Государственной премии, народный артист России, профессор Санкт-Петербургской консерватории имени Римского-Корсакова Сергей Слонимский дал интервью Владимиру Молчанову в программе «Рандеву с дилетантом».
В. Молчанов: Здравствуйте. Это программа «Рандеву с дилетантом». В студии, как обычно, Владимир Молчанов. Сегодня у меня нет гостя в студии, но в Санкт-Петербурге по телефону меня ждёт Сергей Михайлович Слонимский – замечательный российский композитор, пианист, музыковед, педагог, профессор Санкт-Петербургской консерватории, народный артист России, лауреат множества разных премий, в том числе Государственной премии Российской Федерации и премии имени Глинки. Сергей Михайлович Слонимский, безусловно, относится сегодня к тому, что мы называем классикой российской музыки. Он создал 34 симфонии, 8 опер, 3 балета, множество камерных и вокальных произведений; написал музыку к потрясающим спектаклям и фильмам; учился у многих, в том числе у Виссариона Шебалина и Анны Артоболевской; 60 лет преподаёт в Санкт-Петербургской консерватории, в том числе и композицию. В августе Сергей Михайлович отметил своё восьмидесятипятилетие. Увы, на радиостанции «Орфей» этот юбилей был отмечен лишь концертом, поскольку меня, как и многих сотрудников «Орфея», не было в Москве. Но сегодня у нас появилась возможность поговорить с Сергеем Михайловичем о многом, о чём я давно хотел его спросить. Итак, начнём. Здравствуйте, дорогой Сергей Михайлович. Я очень рад вас слышать.
С. Слонимский: Здравствуйте, Владимир Кириллович.
В. Молчанов: Вы уж простите, август мы пропустили, поскольку, как обычно, все в России в отпусках. Мы не отметили ваш юбилей.
С. Слонимский: Нет, отметили! По «Орфею» был очень хороший концерт.
В. Молчанов: Но мы с вами не поговорили, а я очень хотел бы это сделать, поскольку последний раз мы с вами встречались в эфире «Орфея», по-моему, лет десять назад. Вы знаете, готовясь к встрече с вами, я вспомнил несколько вещей, которые совершенно позабыл в прошлый раз. Я вспомнил, когда я впервые услышал вашу музыку. Это был 1971 год, когда Володя Васильев (я его Володей называю) пригласил нас всех в нелюбимый мною зал – Кремлёвский дворец съездов – на ваш балет «Икар».
С. Слонимский: Да, это было.
В. Молчанов: Это было чудесно. Я даже вспомнил, что Володя-то премьеру не танцевал. Это была его первая постановка. Он стал танцевать в этом спектакле уже потом. А на премьере танцевал то ли Гордеев, то ли Богатырёв – точно не помню. Совершенно замечательный спектакль! И позднее я был у Миши Юровского, когда он давал концертное исполнение «Мастера и Маргариты», но не в консерватории, а в зале Чайковского. По-моему, это была уже перестройка.
С. Слонимский: Примерно 1989 год.
Да, вероятно, во все времена в такие острые моменты определяется, кто есть кто.
В. Молчанов: Да. Скажите, мой дорогой, как вы сегодня живёте? Я помню, у вас лифт на пятый этаж не работал, да?
С. Слонимский: Лифт не работает.
В. Молчанов: А, по-прежнему не работает?
С. Слонимский: Что касается быта, я живу так, как живут все нормальные люди. Я не демократ, но я часть демоса.
В. Молчанов: Это очень хорошо. А вы всё там же живёте, на Мойке?
С. Слонимский: Я живу на канале Грибоедова, в писательском доме, где жили Зощенко и Евгений Шварц.
В. Молчанов: Ах, это тот самый дом!
С. Слонимский: Да, надстройка.
В. Молчанов: Квартира вашего папы, да?
С. Слонимский: Квартира моего отца. С 1934 года здесь живу. Мне было два года, когда мы переехали в эту надстройку с улицы Марата.
В. Молчанов: И это была квартира Михаила Леонидовича?
С. Слонимский: Да, ему дали квартиру.
В. Молчанов: Я не знаю, как сейчас на филологических факультетах литературных институтов, Но когда в конце 60-х я учился на филологическом факультете Московского университета, в курсе советской литературы Михаил Леонидович Слонимский, безусловно, присутствовал.
С. Слонимский: Ну, это приятно.
В. Молчанов: Я даже помню повесть «Западники».
С. Слонимский: Ещё был рассказ «Варшава».
В. Молчанов: И «Инженеры». Вы действительно помните всех его блистательных коллег?
С. Слонимский: Ну конечно. Я очень хорошо помню Зощенко, и Евгения Львовича Шварца, и Михаила Эммануиловича Козакова, и Всеволода Александровича Рождественского, с которым мы потом ещё долго дружили, Каверина помню. В общем, писателей я помню хорошо.
В. Молчанов: А музыканты не приходили?
С. Слонимский: Из музыкантов была Анна Даниловна Артоболевская, моя добрая первая учительница. А позже приходили и Борис Александрович Арапов, замечательный композитор, мой учитель, и пианист Самарий Ильич Савшинский. Бывал и Венедикт Венедиктович Пушков, и Шапорин приходил к нам в гости.
В. Молчанов: Юрий Александрович?
С. Слонимский: Да. Так что было всяко.
Я пятнадцатилетним мальчиком очень хорошо помню этот год и растерянность людей, вынужденных, кривя душой, поносить музыку, которую они глубоко обожали и любили.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, у вас были совершенно замечательные педагоги, мастера. Я знаю, что вы учились у Шебалина, да?
С. Слонимский: Я учился у Виссариона Яковлевича. Я очень рад, что Елена Борисовна Долинская, мой друг, профессор Московской консерватории, в середине октября устраивает минифестиваль моей музыки в ЦМШ (моей родной школе, где я учился два года), в Бетховенском зале Большого театра, в консерватории (в зале Мясковского) и в Гнесинском институте. Я буду в Москве с 11 по 14 октября. И конечно, центральную музыкальную школу я вспоминаю с огромной благодарностью, потому что за эти два года я очень многому научился у Шебалина и у его ассистента Евгения Иосифовича Месснера. Благодаря им я начал становиться композитором в содружестве с такими чудными, талантливыми людьми, как мои старшие товарищи Рома Леденёв (сейчас он тяжело болен), Николай Каретников.
В. Молчанов: Уже ушедший.
С. Слонимский: Да. Александра Николаевна Пахмутова училась не у Месснера, а у Пейко в соседней группе, но тоже под руководством Шебалина. Было очень-очень хорошо. А потом в Ленинграде, как это тогда называлось, я попал к лучшему педагогу, который очень много мне дал, – Борису Александровичу Арапову, представителю школы Щербачёва. Но в 1948 году его вместе с Шостаковичем и Щербачёвым отстранили от преподавания композиции, а Шостаковича и Щербачёва вообще уволили из консерватории. Это был позорный год. Я пятнадцатилетним мальчиком очень хорошо помню этот год и растерянность людей, вынужденных, кривя душой, поносить музыку, которую они глубоко обожали и любили. Но не все это делали. Находились люди, которые протестовали против этого.
В. Молчанов: Ну и слава богу.
С. Слонимский: Да, вероятно, во все времена в такие острые моменты определяется, кто есть кто.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, в последние годы меня занимает вот какая проблема. Это относится не только к вам и вашей музыке. При советской власти, которую далеко не многие из вас любили в силу разных причин, фамилии композиторов вашего таланта, вашего мастерства знала страна. Сегодня я не уверен, что кто-то назовёт хоть одного современного российского композитора.
С. Слонимский: А не гитариста.
В. Молчанов: Да. Но зато все знают Катю Лель или какого-нибудь немолодого человека, который лет тридцать стоит на эстраде и якобы исполняет что-то своё. Почему такое низведение? Почему в Германии, в Англии молодёжь знает своих классических композиторов, а у нас – не знает?
С. Слонимский: Вы затронули центральную и самую больную тему не только сегодняшнего искусства, но и, я бы сказал, общественной жизни и морали. Между прочим, справедливо писал бард Тимур Шаов в своём чудном стихотворении:
Дайте Грига Бога ради!
Дайте, дайте нам Скарлатти!
Но отвечают злые дяди,
Что Скарлатти не в формате,
Что у Грига низкий рейтинг,
Что он нудный, право слово,
Так что будем слушать, дети,
Композитора Крутого!
Это по поводу программ радио и телевидения на первых каналах. Только «Культура» в некоторых передачах, таких как «Царская ложа», «Абсолютный слух», передаёт и классическую, и современную музыку. А на первых каналах только развлекуха, причём с такими шуточками, которые, по-моему, не вызывают смеха у нормальных людей. Я не совсем понимаю, почему приглашённые туда люди валятся от смеха набок. Может быть, они искренне смеются, а может быть, им платят двести-триста рублей.
Положение сейчас очень трудное, и оно сказывается и на Московской, и на Петербургской консерватории
В. Молчанов: Иногда даже чуть больше.
С. Слонимский: Ах, ну тогда понятно! И музыка соответствующая: на двух-трёх нотах, двух-трёх аккордах. В сущности говоря, то же самое и на оппозиционных каналах, а иногда ещё и с матерком. Я говорю о радио, которые иногда слушаешь, потому что там бывают интересные политические, исторические передачи. Но там, к сожалению, тоже музыкантами считаются только гитаристы, только Шнуров. Там совершенно не учитывают, а может быть, и не знают, что есть Монтеверди, Стравинский, современные композиторы, такие как Тавенер в Англии, как ряд российских композиторов. А кого-то из нас приглашают, только для того чтобы ругать власть. Но это неинтересно, между прочим. При этом, если их позовёшь, скажем, на премьеру оперы «Король Лир», они скажут: «Мы об этом ничего не слышали».
В. Молчанов: О «Короле Лире»? Ну, это меня не удивляет.
С. Слонимский: Не слышали об этой опере, скажем так. В общем, положение сейчас очень трудное, и оно сказывается и на Московской, и на Петербургской консерватории, потому что высшие люди, которые нами уважаемы, возможно, искренне поверили, что народу нужны только развлекуха и примитив. Но это огромная ошибка. Огромная! Есть очень много скромных людей, которые не пишут писем, но благодаря им аншлаги в филармониях – и в Московской, и в Петербургской. У нас в Большом зале филармонии четыре великолепных дирижёра: Темирканов, Алексеев, Дмитриев и Альтшулер. Талантливейшие дирижёры, мои друзья профессор Юрий Симонов и Владимир Юровский регулярно собирают аншлаги. Но, к сожалению, об этом, видимо, мало знают те, от кого зависит финансирование.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, вы говорите о той публике, которая составляет приблизительно два с половиной процента от населения страны. Это как раз те, кто смотрит канал «Культура».
С. Слонимский: А так ли это на самом деле?
В. Молчанов: К сожалению, это так. Но то же самое происходит и в Германии, и во Франции. Канал «Arte» смотрит от двух с половиной до трёх процентов.
С. Слонимский: Но, может быть, так было и в царской России.
В. Молчанов: Может быть, может быть. Но не в этом дело. Вы написали множество замечательных произведений. Но если пойти в народ и спросить: «Что вы знаете из музыки Сергея Слонимского?» – они сначала ничего не вспомнят, а потом ответят вашими словами: «Только “Кошкой” он известен». Речь идёт о знаменитой песне из кинофильма, на котором мы выросли, – «Республика ШКИД».
С. Слонимский: Но никто не знает, что эта песня принадлежит мне.
В. Молчанов: Да, это естественно.
С. Слонимский: Считается, что это народная песня, так же как «по приютам я с детства скитался».
В. Молчанов: И никто не знает, что песню «Деревянные костюмы», которую Высоцкий поёт в фильме «Интервенция», тоже написали вы.
С. Слонимский: Это тоже моя музыка. Мало того, юристы, которые представляют интересы наследников Высоцкого, зачем-то запретили издавать мою музыку к фильму «Интервенция», утверждая, что песня «До нашей эры соблюдалось чувство меры» наверняка написана не композитором, а ему в уши это напел сам Высоцкий – замечательнейший артист, музыкант и актёр, который, однако, охотно спел эту песню. Причём эта же мелодия звучит, когда Копелян поёт «Гром прогремел – золяция идёт, губернский розыск рассылает телеграммы, что вся округа переполнута з ворами…». Тут они согласны, что это песня Слонимского. Но это та же мелодия, которую Володя Высоцкий записал с ансамблем филармонии. Этот ансамбль я сам ему привёл.
(поёт.) До нашей эры соблюдалось чувство меры,
Потом бандитов называли – «флибустьеры», –
Теперь названье гордое «пират»
Забыли, –
Бить их
И словом оскорбить их
Всякий рад.
В. Молчанов: Потрясающе! Сергей Михайлович, я знал, что вы не только композитор и музыковед, но и замечательный пианист и педагог. Но я не знал, что вы ещё и поёте.
С. Слонимский: Но неужели я не могу сочинить этот мотив, имея в виду Высоцкого, его образ, его манеру?
Если бы я передал рукопись за границу, меня немедленно выгнали бы из консерватории, что уже грозили сделать
В. Молчанов: Позвольте мне вот о чём вас спросить. Мы говорили о том, что в 1989 году я был в зале Чайковского в Москве, когда мой друг Михаил Юровский исполнял «Мастера и Маргариту». Но сколько лет «Мастер и Маргарита» пролежала без исполнения?
С. Слонимский: Много лет. Наш обком был лучший в мире обком.
В. Молчанов: Это я знаю.
С. Слонимский: Это было с 1972 по 1989 год.
В. Молчанов: Это прямо вся эпоха Романова, да?
С. Слонимский: Да, вся эпоха Романова. И, собственно говоря, я утерял приоритет на инсценировку. Ведь я первым инсценировал эту оперу, ещё до спектакля Любимова. Гамбургский театр оперы и балета запрашивал партитуру, но она была недостижима. Даже Альфреду Шнитке было легче: он мог передавать ноты. Для меня это было совершенно исключено, потому что, если бы я передал рукопись за границу, меня немедленно выгнали бы из консерватории, что уже грозили сделать.
В. Молчанов: Особенно с вашими родственными связями, о которых мы ещё не поговорили.
С. Слонимский: Тем более. Бродский мне тогда предлагал уехать вместе с ним, но я отказался. Между прочим, надо быть патриотом своей страны не на словах, а на деле. Я очень люблю свою страну, я люблю свой дом, свой диван, свою комнату. И Репина я люблю. Получилось так, что после 1989 года Михаил Юровский поставил «Мастера и Маргариту» в Ростоке и в немецком павильоне в Ганновере на всемирной выставке ЭКСПО 2000. Странно сказать, но русская опера звучала на немецком языке, в немецком павильоне, силами немецких артистов и была очень хорошо принята. Мой друг, замечательная, великая Соня Губайдулина специально приехала из Гамбурга послушать. Это было очень приятно.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, я помню, как состоялась ваша встреча с Михаилом Юровским. То ли вы на лодке катались, то ли в столовой Дома композиторов в Старой Рузе рядом сидели.
С. Слонимский: Мы сидели в столовой спина к спине. И однажды он обернулся и спросил: «Серёжа, у тебя есть камерная опера?» На что я сказал: «Есть, “Мастер и Маргарита”». – «А я её исполню».
В. Молчанов: Видите, как всё было просто?
С. Слонимский: Очень просто.
В. Молчанов: Но мне очень трудно представить себе, что господин Романов, которому в Санкт-Петербурге (моём любимом городе) повесили мемориальную доску на доме, где он проживал, что он обошёлся без каких-то советчиков, когда запрещал вашу оперу.
С. Слонимский: Ну конечно! Во-первых, некоторые уважаемые коллеги донесли.
В. Молчанов: Ну, как всегда, а как же без этого!
С. Слонимский: Это прежде всего. Почитайте тот же самый роман «Мастер и Маргарита» и «Театральный роман» Булгакова. На генеральную репетицию вызвали инструктора обкома, некоего Владимира Конного (дай бог ему здоровья, если он жив), и он ужаснулся. Премьера проходила в маленьком зале Дома композиторов, где давалась всего лишь первая часть в концертном исполнении под управлением Геннадия Рождественского, силами артистов Мариинского театра, которые выступали почти бесплатно, за малый гонорар, как во времена Мусоргского, и оркестрантов из оркестра Мравинского. Сам Евгений Александрович единственный раз в жизни после 1948 года пришёл послушать. Был там и Ойстрах, который сидел с партитурой, и Товстоногов, который очень заинтересовался музыкой (впоследствии я написал для него музыку к «Ревизору» и «Тихому Дону»). Но эти четыре человека были не столь авторитетны, как четыре очень скромные дамы из горкома, обкома и райкома, выполнявшие свой служебный долг. Они сидели, потупив глаза, и, услышав: «Всякая власть есть насилие над людьми», – и так далее, они, естественно, сказали: «Только через наш труп это будет в дальнейшем исполняться!» На следующий день они хотели размагнитить запись. Геннадий Николаевич Рождественский посоветовал мне прийти в девять утра в Дом композиторов, сговориться со звукорежиссёром (милейшим человеком) и переписать себе запись, что я и сделал. Как только последний звук был записан, раздался звонок из обкома: «Приходил композитор? Он переписал себе запись?» – «Да, переписал». – «Немедленно запретить! Поставить слово “вето”!» Поэтому запись не стёрли, а только написали слово «вето». Потом она показывалась лишь некоторым московским уважаемым гостям, среди которых Борис Майзель был особенным сторонником моей оперы и показывал её в кругу своих друзей в Москве. Вообще, в Москве обстановка тогда была гораздо лучше.
У посредственности последняя буква алфавита – первая. Всё время «я, я, я, я, я».
В. Молчанов: Да, тогда было мягче. Сергей Михайлович, а вот совершенно другой пример. В 1999 – 2000 годах вы написали несколько «видений». На ваше семидесятилетие вы представили «Петербургские видения», которые вы посвятили Темирканову. А в 1999 году вы написали «Видения Иоанна Грозного».
С. Слонимский: Да, в Самаре, с Ростроповичем.
В. Молчанов: И вот, мне интересно: кем был и остался для вас Иван Грозный? Сегодня его памятники пошли по стране, и началось странное поклонение. Что вы думаете об этом? Вы же были внутри этого материала.
С. Слонимский: Да, вместе с Яковом Аркадьевичем Гординым. По моей инициативе он написал оригинальное либретто. Конечно, это страшный пример войны против собственного народа. И не хотелось бы, чтобы он был повторен. Собственно, в значительных масштабах он был повторен Иосифом Виссарионовичем. Надо сказать, что древний русский город Великий Новгород не брали ни ливонцы, ни шведы, ни татары. Его взял и разгромил Иван Грозный. Это надо было выдумать только потому, что он так же ревниво смотрел на вольный город, как потом некоторые столичные руководители ЦК смотрели на Ленинград и даже завели «ленинградское дело» буквально на следующий день после блокады. Это фанатичное стремление выстроить пирамиду власти так, чтобы вокруг были только пигмеи и люди, буквально лижущие пятки и, как верные псы, готовые разорвать всякого, кто покусится. Я, честно говоря, терпеть не могу таких людей во всех сферах жизни, в том числе и в искусстве, и в быту. К сожалению, сейчас в небольших масштабах есть некоторый ренессанс олигархов, которые возвышаются благодаря своему богатству (кстати говоря, не заслуженному ни талантами, ни трудом) и положению (часто они же и чиновники). Вспоминаются пророческие слова Мусоргского. Я никогда не видел, чтобы они были процитированы. Он посмотрел «Прекрасную Елену» Оффенбаха, очень добродушно хвалил певицу, исполнявшую роль Елены. И тут же написал: «Публика была преимущественно биржевики», – это нынешние олигархи. «Биржа, то есть способ лёгкого обогащения, вступит в легальную связь с буфом, то есть способом лёгкого сочинительства, и с канканом, способом лёгкого разврата, и задушит нас грешных». И тут же он пишет: «Боже, всё охвачено каким-то дымом, каким-то газом. После нас – хоть потоп – психология этих людей. Как страшно!» Пророческие слова. И, к сожалению, у некоторого круга, близкого к властям, эта психология имеет место. Она сказывается и на искусстве.
В. Молчанов: По-моему, лет десять назад вы всего за шесть дней, видимо, где-то в Репино написали трактат «Мысли о композиторском ремесле», который я внимательнейшим образом прочитал и выписал какие-то вещи, которые меня заинтересовали. Например: «Моральная индифферентность губительна для музыканта, особенно для композитора, творца» и «Какова личность композитора, таково и его творчество». Вы до сих пор так полагаете?
С. Слонимский: Безусловно. Я всё время читаю письма крупнейших композиторов, до которых мне далеко, как до луны и солнца. И я убеждаюсь, что все они не были посредственностями. У посредственности последняя буква алфавита – первая. Всё время «я, я, я, я, я». И при этом никого больше не назовёт, чтобы не увеличить чью-то известность. А, скажем, Чайковский имел смелость вступиться за чуждого ему по направлению Балакирева, который представлял линию «Могучей кучки», противоположную рубинштейновской школе, в которой воспитан сам Чайковский. Он смело написал, обозвав Направника, будущего исполнителя своих опер, «некто, ещё не проявивший себя любовью к отечественному искусству». Я очень ценю вот такие проявления. Или, скажем, Шостакович. Ему позвонил Иосиф Виссарионович Сталин и сказал: «Вы почему не едете в Америку на конгресс сторонников мира? Мы вас посылаем, мы вам доверяем». Дмитрий Дмитриевич сказал: «Но ведь моя музыка запрещена в Советском Союзе. Что же я буду отвечать на вопросы, которые мне будут задавать, о том, почему моя музыка не исполняется?» – «Ну, это мы исправим». – «Нет, Иосиф Виссарионович. Не только мою музыку нужно снова исполнять, но и музыку всех названных в Постановлении композиторов, и прежде всего Прокофьева, Мясковского, Шебалина, Хачатуряна, Попова. Иначе мне нечего будет ответить на вопрос, почему это запрещено, и я не поеду». Долгая пауза, потом: «Это будет исправлено». Это поведение – поведение гения, понимаете? А если Сталин позвонит посредственности, такой человек сразу скажет: «Меня, меня исполняйте! А других – нет? Очень хорошо, если других не будет!»
Тембр – это самое древнее свойство музыки. Когда волею Всевышнего появился мир, прежде всего был звук, тембр, потом – ритм.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, в начале нашей беседы мы немножко поговорили о вашем батюшке, но совершенно не вспомнили, что у вас и остальные родственники безумно интересны. Ваша мама – потрясающий физиолог. Один брат – писатель, другой, который жил в Лос-Анджелесе, – и композитор, и пианист, и дирижёр.
С. Слонимский: И крупнейший музыковед.
В. Молчанов: Сестра – поэтесса, которая, по-моему, в 1920 году эмигрировала во Францию.
С. Слонимский: Вопреки предостережениям 1962 и 1969 годов, что не надо общаться с польским диссидентом, я дружил со своим двоюродным дядей Антонием. Я позвонил ему, пошёл к нему на Аллею роз и настолько с ним сдружился, что написал на его стихи «Польские строфы», которые исполнялись на «Варшавской осени» (у меня над кроватью до сих пор висит картина его жены Янины). Это замечательный поэт. Другой мой дядя – Николай Слонимский, американский музыковед, композитор и пианист, который первым исполнял Айвза, Коуэлла, Вареза, автор огромных словарей. Меня предостерегали в 1962 году и далее: «Не общайся!» Я не только общался, но и очень близко дружил с этим замечательным музыкантом. Все его книги и ноты у меня на видном месте. И в известной мере по примеру своего дяди, который был не только и не столько композитором, сколько музыкальным писателем, я этим летом сел и написал огромную книгу о мелодике на 250 страниц. Я собираюсь ввести в консерватории курс мелодики. Смешно сказать, но этого курса не было ни в одной консерватории. Всегда была гармония, полифония, музыкальная форма, сольфеджио, инструментовка. Всё это очень хорошо. Но почему-то не было курса, посвящённого главному выразительному средству музыки – мелодии, за исключением Петра Борисовича Рязанова, который вёл этот курс в Ленинградской консерватории в 20-е годы (записей этого курса не сохранилось), и Цингарелли, который в Неаполе в начале XIX века обучал этому курсу Беллини и Доницетти, и появилось бельканто. Так что это не бесполезный курс и для композиторов, и для исполнителей. Я объявил этот курс с 21 сентября, посмотрим, сколько студентов запишется. Я подготовил не просто конспект, а большую книгу, в которой я ещё год буду проверять каждый пример от древневавилонской и древнекитайской до современной четвертитоновой музыки. Я думаю, сейчас проблема мелодии очень серьёзная. Мелодия ведь тоже развивается. Новые находки и открытия должны быть не только в области тембра, инструментоведения и электроники, но и в области мелодики. Тембр – это самое древнее свойство музыки. Когда волею Всевышнего появился мир, прежде всего был звук, тембр, потом – ритм. А мелодия появилась только с возникновением человека. И только человек может отличить одну мелодию от другой. Животное способно отличить один тембр от другого. Тембры горного обвала и ручейка различит даже носорог. Поэтому слишком хвастаться достижениями в области тембра не нужно, притом что я очень люблю инструментоведение, инструментовку и всю жизнь подвергался упрёкам в том, что я ввожу и четвертитоны, и игру на струнах рояля, и многое другое. Я очень уважаю все открытия в области тембра. Но они не могут быть тоталитарными и заменить другие выразительные средства, а в первую очередь, конечно, яркость мелодики, потому что новая мелодия – это новое органическое живое существо.
В. Молчанов: Это очень интересно. Но скажите, вы преподаёте в консерватории почти 60 лет, да?
С. Слонимский: Да, с 1959 года я в штате, а фактически с 1957.
В. Молчанов: И вот, вы хотите начать новый курс, несмотря на то что Санкт-Петербургская консерватория (как мы все слышим, но хотим узнать об этом из первых уст) нынче переживает очень сложный период: уволена вся балетная труппа, выгнан замечательный хореограф Олег Виноградов. Расскажите, что там происходит.
С. Слонимский: Вы абсолютно правильно беспокоитесь. Дело в том, что у нас отобрали здание. Пришли очень самоуверенные руководители строительства, которые мне и многим другим профессорам сразу не понравились. Просто на лицо было видно, что они, извините, жулики. И мы сказали, что мы им не доверяем, что ремонт нужно делать, как в Московской консерватории, поэтажно, поэтапно. «Нет, ни за что!» Через высшие власти они нас выгнали, уволили ректора Гантварга. Сейчас на его месте дирижёр и виолончелист Алексей Васильев. Я очень ценю его как музыканта. Ещё до него, при Гантварге нам пришлось выехать в другое здание, как было сказано, на два года – до 2017. Потом эти руководители сели, теперь пришли другие и взяли ещё два года – на этот раз до 2019. Так что конца-края у этой стройки нет. Несмотря на наши упорные протесты, здание театра тоже закрыли. Как писал Гоголь, «чем больше ломки, тем больше… деятельности градоправителя». Тогда он писал о Городничем, а сейчас тем больше деятельность руководителей строительства. Возникает вопрос: если когда-нибудь этот театр отреставрируют, то не перекупит ли его какой-нибудь другой богатый театр?
В. Молчанов: Ну, это случается.
С. Слонимский: Как я недавно уже говорил по радио, то, что Виноградов сейчас работает только в Астраханском театре и в Улан-Удэ (он говорит, что это очень хорошие театры), это и хорошо, и очень плохо. Плохо, что в столичных театрах, особенно в Петербурге, не нашлось места для такого великого балетмейстера. Вот о чём идёт разговор. И всю балетную труппу уволили.
Должно быть непротивление по отношению к добру и, мало того, поддержка добра.
В. Молчанов: Я даже слышал, что и фамилию Виноградова вычёркивают из многих программок.
С. Слонимский: Да, фамилия его исключается, если он автор либретто. Такая травля напоминает времена Ивана Грозного. Если ему был неугоден какой-нибудь боярин, то он его изничтожал. И слава богу, что сейчас дело пока не доходит до публичных казней. Это очень хорошо. Но запрет на профессию сейчас, пожалуй, стал нормой, причём иногда это финансовый запрет («денег не дадим»), а иногда и угроза увольнения. Балетная труппа нас кормила, давала очень успешные спектакли, такие как «Золушка». Как для Московской консерватории замечательным источником творческого престижа и дохода является Большой зал, так и для нас это был Театр оперы и балета. И если его иногда сдавали в аренду, так это нормально. Почему бы не сдать в аренду Эйфману театр, где он начинал свою карьеру?
В. Молчанов: Кстати, он там и родился.
С. Слонимский: Театр – это серьёзное лишение. Конечно, в связи с предстоящими президентскими выборами нам сделали какие-то улучшения – дали высокую зарплату, которую президент потребовал для педагогов ВУЗов ещё пару лет назад. Но финансирования уже не хватает, так как самому Министерству культуры, видимо, мало дают, а когда дают, то бойкие режиссёры выбивают себе львиную долю. А особого статуса ни у Московской, ни у Петербургской консерватории пока нет. Поэтому у сотрудников нашей чудесной библиотеки, без которой нам невозможно работать, замечательного концертного отдела нищенские зарплаты. И нет концертного зала. Только класс.
В. Молчанов: А куда он делся? У вас же был замечательный зал имени Глазунова.
С. Слонимский: Его также закрыли вместе с консерваторией. Это серьёзное положение, которое мы терпим, стараемся не сжимать занятия, а даже качественно повышать. Поэтому у нас очень большой конкурс, хороший приём, причём в основном приезжают из периферии. Эти люди оказываются даже более талантливыми, более подготовленными, чем те, кто из Петербурга, потому что, к сожалению, у нас во многих музыкальных школах нет классов композиции. Даже в музыкальной школе при консерватории сейчас нет класса композиции, сколько я ни добиваюсь, чтобы он был. Но в ЦМШ он, к счастью, есть.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, не знаю, как сейчас, но раньше оба оркестра Санкт-Петербургской филармонии целиком состояли из выпускников консерватории.
С. Слонимский: Как и сейчас. Эти замечательные оркестры целиком состоят из выпускников консерватории, и дирижёры тоже учились у нас. Мы очень дружим с филармонией – и с Большим, и с Малым залом. Там всё в полном порядке, несмотря на то, что время трудное. Вот, скажем, проректор Наталья Александровна Брагинская с помощью сотрудников библиотеки консерватории нашла партитуру ранее неизвестной «Погребальной песни» Стравинского.
В. Молчанов: Да-да, я слышал об этом.
С. Слонимский: Это очень хорошо. Теперь она исполняется во всём мире.
В. Молчанов: Сергей Михайлович, увы, наше общение постепенно подходит к концу. Но у меня ещё осталось несколько вопросов. Я хотел бы спросить вас, находится ли рядом с вами Раиса Николаевна, ваша супруга?
С. Слонимский: Да, она близко.
В. Молчанов: Кланяйтесь ей, а я хочу напомнить слушателям, что супруга Сергея Михайловича Слонимского – профессор, музыковед.
С. Слонимский: Сердечнейший от неё привет.
В. Молчанов: Спасибо.
С. Слонимский: Она помнит наши встречи в Рузе.
В. Молчанов: Ну, может быть, вы помните и нашу последнюю встречу, когда мы отмечали ваш семидесятипятилетний юбилей. Я хотел бы процитировать то, что вы тогда сказали: «Для серьёзного музыканта моральный критерий остаётся вечным и, что ли, нерушимым. Это непротивление добру, возможная помощь слабому, угнетаемому добру и бесстрашное противление злу, особенно же злой силе, опасному большинству, его давлению». Что-то изменилось за прошедшие десять лет в ваших представлениях об этом?
С. Слонимский: Нет. Вы как раз процитировали моральный кодекс моей скромной персоны. Конечно же, именно противление злу. Генрих Нейгауз как-то сказал про одного своего коллегу: «Ну да, он непротивленец злу, это очень хорошо. А почему он так противится добру?» Мне кажется, что противиться-то надо злу. Должно быть непротивление по отношению к добру и, мало того, поддержка добра. Это трудно, безусловно. Ну, буду стараться в меру своих скромных способностей и сил следовать этой своей жизненной позиции.
В. Молчанов: Спасибо огромное, Сергей Михайлович. Когда, вы сказали, будут ваши концерты в ЦМШ? В октябре?
С. Слонимский: 11 октября пройдёт концерт в Бетховенском зале Большого театра. 12 октября вечером в зале Мясковского в Московской консерватории студенты исполнят оперу «Смерть поэта» и другие сочинения на тексты Лермонтова. Затем 13 октября будет концерт в ЦМШ и 14 октября днём – в зале училища имени Гнесиных. Все мероприятия с участием молодёжи, так что Елена Борисовна Долинская озаглавила это «Молодые музыканты Москвы исполняют музыку Слонимского». Мне это очень приятно и радостно.
В. Молчанов: Я думаю, это радостно и всем слушателям «Орфея». Многие из них, я надеюсь, посетят эти концерты. Спасибо вам огромное, будьте здоровы вы и Раиса Николаевна.
С. Слонимский: Спасибо, взаимно.
В. Молчанов: Всего вам хорошего. Это была программа «Рандеву с дилетантом», в которой мы общались с замечательным композитором Сергеем Михайловичем Слонимским. Всего доброго.
