Лауреат международных конкурсов, пианист Лукас Генюшас занимается
музыкой с пяти лет. Первым наставником пианиста стала его бабушка – выдающийся педагог, профессор Московской государственной консерватории
им.П.И. Чайковского Вера Васильевна Горностаева. В эксклюзивном
интервью корреспондента радио «Орфей» Екатерины Андреас пианист рассказал о
своих музыкальных предпочтениях.
- Лукас, Вы учитесь в классе Веры Васильевны Горностаевой, если можно
так сказать, Вера Васильевна - еще и по совместительству Ваша бабушка.
Наверное, вариантов у кого учиться было мало?
- Я вырос в атмосфере музыки. С
самого начала для меня не прошло ни одного дня без звуков рояля. И это,
вероятно, сыграло решающую роль. Вариантов у кого учиться было мало,
собственно, чему я очень рад (смеется
– прим. автора). Не буду говорить лишних комплиментов в ее адрес, понимаю, что
из моих уст это будет звучать нескромно, но она выдающийся мастер. Я буду об
этом говорить всегда.
- Лукас, а Вы вообще по натуре
человек сомневающийся или четко делаете выбор? Со стороны порой кажется, что Вы
поступаете четко..
- Наверное, первое описание мне больше
подходит. Хотя в какие-то моменты я готов действовать решительно и даже порой
слишком резко. Видимо, это оборотная сторона медали.
- На одном из камерных концертов я
заметила Вас в зале, и мне показалось, что Вы были не на концерте, а внутри
музыки: Вы буквально проваливались в нее, настолько она Вас захватывала. Обычно
музыканты тихо слушают музыку, не показывая своих эмоций, но Вы экстраверт?
- Соглашусь с этой характеристикой, все верно. Я очень импульсивно реагирую на
все, что доносится извне. Когда я слушаю музыку в компании друзей и знаю хорошо
запись, я чересчур эмоционально реагирую на знакомые повороты и пытаюсь
всячески это комментировать, а порой и навязать друзьям и родственникам свое
личное мнение. С моей стороны бывает даже давление, настолько я пристрастен к
некоторым вещам в музыке.
- В общем, когда Вы слушаете музыку с Вами сидеть рядом небезопасно…
- Но только в том случае, когда я слушаю любимую музыку и она сильно меня
затрагивает. Музыка при прослушивании открывается не сразу, поэтому бывают
вещи, которые приходят спустя время…
- Лукас, если позволите, давайте теперь обсудим интервью, которое Вы недавно
давали. На вопрос журналиста о том, не жалеете ли Вы, что для пианистов теперь
сочиняют меньше музыки, чем сто лет назад, Вы ответили категорично: «я не желаю
треша, не желаю спирта, не желаю Ксенакиса». Тот, кто не в теме, может не понять.
Поясните, пожалуйста, что за этим всем стоит?
- Это шутки, троллинг и наследие интернет-фольклора. Не нужно воспринимать это
как прямое высказывание от первого лица, все это было сказано в иронических
скобках..
- То есть это говорили не совсем Вы?
- Не все, что я говорю, может и
должно отражать суть вещей, происходящих во мне. Когда я даю интервью, в
большинстве случаев я говорю так, как я думаю и чувствую, я говорю правду, но
что-то можно поставить в кавычки, даже не ставя их пунктуационно. Это смысловые
кавычки. Многое зависит от того, как кто считывает информацию.
- Лукас, поясните, пожалуйста, что Вы имеете в виду?
- Я очень люблю музыку ХХ века и не могу сказать, что я не признаю ничего после
музыки Рахманинова, однако мне чуждо такое направление, как, например, вторая
венская школа. Именно из-за этих предпочтений, я и включил в свой ответ
Ксенакиса, хотя лично он в этом не виноват. Ксенакис сегодня - это уже история. Впрочем, тенденция
написания ультраавангардных сочинений (в которых может разобраться либо теоретик,
либо вообще никто) все еще сохраняется. Если говорить об ультраавангардных
вещах, то для меня это выглядит скорее как поворот в истории музыки. И основной
поворот случился с появлением Арнольда Шенберга, который оказал мощное влияние
на все дальнейшее развитие музыки. Потому что музыка, наверное, могла пойти и в
другом направлении…
- Интересно, в каком?
- Шенберг в некотором смысле уничтожил идею
художественного и эмоционального смысла музыки, превратив ее в
конструктивную задачу…
-
Шенберг расслоил гармонию, это понятно.
- Он не только расслоил гармонию, он создал строгую схему, по которой нужно
писать. Понятно, что многие схемы существовали и до Шенберга. Например, в эпоху
строгого стиля и полифонии, в эпоху Ренессанса. Было строго, но не до
маниакальности! А это уже мне чуждо.
Особенно та линия, которая пошла от Шенберга.
- Лукас, это все очень интересно, и я
даже не буду, наверное, повторять вопрос о том, как возможно развивалась бы
музыка, не уничтожь ее Шенберг, потому что это бессмысленно - мы имеем то, что
имеем.
- Да, это все та степень сослагательного наклонения, которая, к сожалению,
сейчас немыслима. Но я вообще не мог бы набраться смелости ответить на этот
вопрос. Для этого надо писать исследовательскую работу.
- Вы имеете в виду, что для этого стоит забросить свою карьеру музыканта и
сесть писать теоретическую работу?
- На это у меня, к сожалению, нет времени. Но как музыкант я могу
предположить, что эти варианты развития могли бы быть. И их могло бы быть
много, не поверни Шонберг настолько резко. Он не был просто каким-то больным,
сумасшедшим, который что-то сделал с музыкой. Факт в том, что за ним пошли люди
и возникло достаточно большое движение, которое и создало новый ход музыки. Я
считаю, что не надо было так резко поворачивать. Или по-крайней мере, если тебе
такие идеи пришли, возможно, гениальные, лучше их оставить при себе и уберечь
от этого людей. Эти идеи были скорее как научное открытие, которое поворачивает
мир и цивилизацию в таком темпе, в котором она не в состоянии повернуться.
Потому что цивилизация находится не на той стадии развития, когда эти идеи
могли бы вовремя возникнуть. С моей точки зрения, это феномен, который
слишком далеко забежал вперед. Но это случилось и случилось, мы ничего не можем
сделать. К сожалению, стало историей. Для меня - к сожалению.. Слава Богу, что
остались композиторы, которые восприняли эту парадигму лишь как одну из
возможных.
- И все-таки живет в Вас дух
экспериментатора. Я знаю, что вы мечтаете исполнить фуги Антонина Рейха. В свое
время Бетховен не воспринял его фуги, потому что в них уже присутствует
политональность, Рейха варьирует количество фуг и всячески заходит за
допустимые пределы. Я слушаю то, что вы говорите о Шенберге - то, что он ломает
логику, но в то же время Вы хотели бы исполнить фуги, которые нарушают законы
фуг...
- Рейха я действительно мечтаю исполнить. Но что случилось с Рейхой? Насколько
я слышу его в произведениях, он был человеком совершенно незаурядного ума и
таланта. И, безусловно, его произведения опередили свое время. По сути дела он
тоже совершил своего рода ошибку, и за это его ожидало забвение. Я не говорю,
что он во всем был прав, но с исторической точки зрения его музыка - уникальный
документ. Он сочинял это в начале ХIХ-го века, когда мало кто баловался
переменными размерами. Он создал музыку, но
получил абсолютное непонимание со стороны своих современников. Спустя
столетия я могу играть его музыку просто как историк, пытаться возродить его
репутацию.
- Над репутацией Рейха надо работать?
- Безусловно. Мало кто знает Антонина Рейха. Практически никто не исполняет его
фуги, никто ничего вообще не играет, за исключением духовиков, для которых он
много сделал всяких ансамблей. Но с моей точки зрения, эта часть его музыки ни
на что не претендует, она скучновата. А вот фуги - это алмазы, которые надо
огранять. Я чувствую свой толк в этом и буду делать все возможное, чтобы
вернуть к жизни такие фамилии. Среди них есть и многие другие великие люди,
Рейха вообще не единственный, что мне хотелось бы играть в жизни. Есть,
например, также Станчинский. Судьба его сложилась трагично: он не смог пережить
в себе какой-то рубеж, не выдержал и утопился. Вполне возможно, что вместе с его
смертью мы потеряли одного из лучших композиторов ХХ-века.
- Лукас, в заключении нашей беседы, не могу не спросить, с кем еще из
композиторов у Вас сложились особые отношения?
- С моей точки зрения величайший
человек в истории музыки ХХ века - это Стравинский, но это мое уже личное
пристрастие. Я преклоняюсь перед ним как Мария Вениаминовна Юдина, которая
упала на колени, когда он приехал в аэропорт Шереметьево в конце 60-х годов.
Если бы Стравинский еще раз приехал, и если бы у меня была такая возможность,
то я бы поступил точно также…
Беседовала специальный корреспондент радио Орфей
Екатерина Андреас
